Часть I
Мама
Белизна ее лица была белее, чем у остальных женщин деревни. Это была даже не белизна, не бледность – это было сияние. Так сияют в весеннем поднебесье крылья журавлей или в осеннем ночном небе далекие созвездия. Красота ее была несомненной, непререкаемой, не вызывающей соперничества и пересудов. В свои сорок с небольшим лет она была стройна и грациозна. Откуда у деревенской женщины, занимающейся тяжелым физическим трудом, была эта небесная грация? Грация печальной трепетной птицы. Легкая, летящая походка казалась врожденной, она не шагала по земле, как все остальные крестьянки ее возраста, а как будто скользила, касаясь поверхности только кончиком ступни. Так сказочная царевна-лебедь скользит по глади вод. Ее не утяжеляли ни грубые сапоги, ни стеганая телогрейка, которая в стремительном движении распахивалась, и полы ее как крылья трепетали на встречном ветру.
Помню, как однажды, заслышав курлыканье журавлей, моя красавица, моя ненаглядная мама остановилась, запрокинула голову, прислушалась и тихонечко запела. Это была даже не песня, это было прославление бытия – негромкое, стеснительное, но величественное в своей искренности, сливающееся с близким журчанием остывающего под лучами осеннего солнца ручейка.
И тогда мне она показалась ангелом, залетевшим в трудные таежные края из неведомого мира, где нет смерти. Где солнце не заходит за горизонт, и огромные маки на гибких высоких стеблях алым своим оперением трепещут в небесных высях…
Журавли
В этот раз Мишка с матерью потратили на сбор брусники больше времени, чем обычно, – целый день. На их постоянном месте у Малой речки кто-то ее уже обобрал, прошелся по ягоднику с варварством бульдозера. Ягоду брали наверняка браконьерским способом – совком. Веточки-крохотульки замяты, глянцевые листики безжалостно потоптаны, многие кустики с корнями вырваны. Пришлось идти к Россохе, но и там нетронутых полян не нашлось, одни оборыши. С полупустых участков за день с трудом набрали по ведру, но благодаря этому в турсуках[1] осталось место для рыжиков, которые год от года селились в еловом лесу возле большого болота. Наполненный ягодами и грибами Мишкин турсук был тяжел, лямки врезались в плечо, и мальчик то и дело оттягивал их руками, ослабляя давление и давая отдохнуть уставшим плечам. Мать, видя это, часто делала остановки, поглаживала плечи сына и приговаривала:
– Своя ноша не тянет…
– А какая тянет, мама?
– Чужая, – улыбалась мать.
– Разница-то какая?
– Значит, есть разница, раз говорят. Потерпи немного, Миша, сейчас до кулиги[2] дойдем, а там по полю, и считай, что дома.
– Далеко еще, – вздыхал Мишка.
Чтобы подбодрить сына, мать время от времени говорила:
– Посмотри, сынок, какая красота вокруг. Не налюбуешься.
Они садились на теплую лесную подстилку, мать очерчивала рукой возле себя какой-то незримый полукруг, словно хотела заключить в него и приблизить к сыну все самые, на ее взгляд, красивые места. Простая деревенская женщина, она всегда старалась поделиться с людьми своей радостью, вовлечь все окружающее в поле своего тепла и света. Иногда она делала не совсем понятные для Мишки вещи: осторожно пригибала к его лицу веточку осины и восторженно говорила:
– Миша, посмотри, как солнечный лучик высвечивает осиновый лист, каждую жилку. И цвет листа меняется. Видишь: веточка стала похожа на золотой ручеек… Какая же красота в природе!
Они любовались еще невиданными красками леса. Казалось, этой осенью они совсем не такие, как прошлой. Желтые нынче стали совсем золотыми, красные – клюквенно-брусничными, а зеленые были каменно-холодными, малахитовыми.
1
Турсук (вост. – сиб. диалект) – берестяной кузовок, используемый для сбора грибов и ягод.