Главное в этом написании – увековечить память любви,12 память тех, кто не осилил выйти на исток 9 мая 1945 года. Но так как Слово объединяет нас с Богом и со всем миром, со всеми вселенными и прочим, то и это слово не будет пустым, лишним или напрасным, но непременно сольётся с вечными словами и прибавится в Копилку Его фактов и усилий.
Видимо, взросло оно, это Живое Слово за прожитые годы, и теперь ждёт высвобождения и, видимо, нашло своё личное место в этих многовековых рядах. Так дадим же ему полную свободу и рай, дабы оно в них искупалось, омылось и вырвалось на волю, но прежде…прежде доведётся прошагать ад и оковы, ибо с них растворилась эра нашего непростого бытия.
Сколько придётся шагать через оковы и ад – тоже не ведаю и не прозреваю, но коли Слово себя проявило, то проявлю и свою жажду, пусть же она прольётся горячо и успокоит момент истины, на которую и опирается слово сие.
Не было бы 9 мая 1945 года, не было бы много чего, но всё-таки это время случилось, следовательно, надобно его возвести в границы Великие и Достойные, ибо время сие положило непростое начало для каждой судьбы. В эти непростые судьбы и мы вошли с тобой по воле Божьей.
Чтобы дошагать до 9 мая 1945 года, прежде надобно ворваться в страшный день – 22 июня 1941 года! Ох, этот летний день, искрящийся и светлый, родил беду и ад! Лучше бы вовсе не было этого дня в Нашей Истории земной.
Лучше бы не было…
Но он был… Был для чего? Был для кого? Для чего-то важного. Для кого-то важного. И важность распределяется границами непознанными, и познание стяжается не нами сегодняшними, то есть увядшими на пажитях земных чувств. Потому-то сию важность нам познать не дадено идеей нынешнего (мёртвого) тела, ибо можем мы разве понять важность такового дня на человеческой основе?
Не можем.
А посему и не будем вдаваться в чуткие подробности – почему и для чего случилось! Коли сошёл этот ужасный (дьявольский) день, то и прожить оный придётся на страхе и ужасе, боли и отчаянии… Ибо день сей стал для первых – последним!
А как там сказано у святителя Григория Богослова? Вспомним мысль толковую и полезную: «Для меня лучше и выше быть последним у Бога, нежели занимать первое место у земного царя…» Звучит-то Слово весьма хорошо и добротно, но для иных это хорошее слово стало смертью чувств. И понять можно токмо испытавшему сие или уразумевшему таковое предначертание.
День этот 22 июня 1941 года – чёрный день, день смерти, её непосредственного господства. И смерть порождает (породила) хаос мыслей и бурю чувств, и нет им конца, все границы размыты временем этого Страшного События.
Отворились врата ликующей бездны, истекли с неё вольготно воды адовы, и мир тотчас же изменил свою сущность, и солнце как бы померкло на мгновения, и синева возлюбленная зловещим покрывалом укуталась и ненавистной предстала.
Забродить же в такие мрачные и гиблые воды и тонуть в кровавых волнах при невообразимом страдании никому не пожелаешь. Погибал человек, не видя надёжного убежища, тонул, захлёбываясь сошедшим адом, некому было протянуть руку помощи, так далека была Твоя Милость и Твоя Любовь, Боже.
Не зрел Твоего великолепия человек погибающий, ибо и небо омрачилось гарью всеусиленной, и воздух пропитался зловонием, да и мысли искривились в путях прерванных, душа умертвила все дозволенные итоги, смысл завершил как бы свою возможность и важность, а любовь (неиссякаемая и приветливая) вовсе удалилась (попряталась) в хранилище недоступное, недосягаемое.
Не видать – ни света белого, одна тьма кромешная на покрове ночи замешанная. И спрятаться некуда, и укрыться нечем, безысходность повсюду гуляет, души страхом наполняет, и стирается любое правильное дозволение ума смутившегося.
Куда? куда подевалась радость и успокоение? Куда спряталась благая надежда? Всё понакрылось усилием раскрывшегося ада. Ликовал он вольготно на этом тревожном дне, торжеством несусветным (невообразимым) заполнял свои законные владения. И бескрайностью они помечены. Стоны тягучие да плач безудержный, скрежет зубов и рыданья зловещие – всё это изливается с его днища, покрывает землю, перемалывает и обратно забирает назад.
Невозможное обращается в возможное. И текут моря кровавые, ужасом замешанные, стекают внутрь преисподней, и гудит она, воет и алчет, не напитываясь ничем. Всё ей мало и жаждет бóльшего. Хочет проглотить всякое смущение и ожидание…