Ночью мы пришли на вокзал. На ногах у нас были валенки с калошами, в руках лыжи и бур, за плечами у шурина специальный маленький деревянный чемоданчик, а у меня внучкин детский стульчик.
Вокруг, поджидая поезда, стояла толпа рыболовов. Молодые, старые, средневозрастные. В валенках, в резиновых сапогах, в ботинках. И каких только не было у них лыж — коротких, как клепки от бочонка, длинных, как аравийские пальмы! И каких только не было приборов для сокрушения льда: пешни, сверла, буры, ломики, лопатки!
Когда толпа хлынула в вагоны, мне почудилось, что у последних ершей в озерах встали дыбом плавники.
— Это грандиозно! — сказал я. — Завтра каждой рыбе предложат сто удочек.
— Это пустяки, — откликнулся шурин, — ты бы посмотрел, что в Москве по субботам делается — тысячи, армия.
Сидя в теплом вагоне среди подледных зубров, мы робко попросили совета: куда ехать?
Новички! Находка и радость для опытного рыболова.
Нас забросали названиями станций, озер, отмелей и мысов. Предложения были всё более и более заманчивыми: плотва, окуни, крупные окуни, крупнейшие окуни и, наконец, трепетная мечта подледников — сиги.
Поезд шел, рассказчики вдохновлялись, озера переполнялись рыбой возрастающих размеров. Но нашего брата-охотника удивить трудно. Сами можем такое порассказать, что не бывалый человек и не поверит.
Мы сошли с поезда в морозный предрассветный час и тронулись к озеру. Попутчики куда-то пропали. С нами остался немолодой человек в ватнике и высоченных резиновых сапогах.
Я долго приглядывался к нему и наконец узнал известного профессора, славящегося на ученых советах справедливостью и резкостью суждений.
Втроем мы побрели вдоль берега. Я предложил устроить на мысу привал и развести костерок. Профессор согласился: все равно на этом озере раньше двенадцати рыба не клюет.
Костер пересилил слабый утренний свет, и кругом сгустилась тьма. Потом солнце заставило потускнеть маленькое пламя, пляшущее в снегу, и большим красным шаром утвердилось над дальним лесом. Открылись прогалы между деревьев, и на рыхлых сугробах показались разные следы. Тут бродил заяц, оглядывая талы, там, по косогору, спускалась лисица. Ах как знакома и мила эта грамота! Это вам не рыбка, которую не видно и не слышно. Ни следка у ней, ни крика, ни песни… Темное дело.
Заскрипели лыжи. Горячий, мокрый, с пешней на плече, с деревянным ящиком за спиной прибежал рыболов.
Загорелое до черноты лицо, иссеченное ветровыми морщинками, глаза необыкновенного светло-желтого цвета, чуть припухшие губы, — вот он, зимохвал-подледник, из племени бескорыстных мечтателей.
Мне понравилось, как он без стеснения подсел к костру и налил себе стакан чаю, коротко пояснив:
— Разрешите? Что с собой было, старику на острове оставил, где ночевал. Как дела?
Из лесу с охапкой сушняка вышел профессор. Он сразу узнал пришельца:
— Костя!
— Александр Иванович!
— Ты как сюда попал?
— Да я еще в пятницу приехал. На два дня. Сейчас бегал подпуска смотрел. Двух налимов снял. Один порядочный.
— Куда народ пошел?
— Не знаю еще. Филатыч с карбюраторного у лесника с компанией ночует. Наши заводские со мной были, собирались на отмели. А ты опять к островкам?
Солнце побелело, сжалось и словно расплавилось — засияло огнем на снеговую гладь. В сизой дымке показался четкий урез хвойного острова. От берега медленно, как букашки по скатерти, поползли черные фигурки рыболовов.
Костя вскочил. Заслонив глаза, он долго вглядывался в чуть туманную даль и закричал восторженно:
— Пошли! Пошли, потом просоленные, ветром продутые. Гляди, от совхоза деповские идут, а со станции — это с «Металлиста». Филатыч! Филатыч на отмели двинулся…
Профессор разбросал костер.
Путь на озеро лежал через тростниковую щеточку. Шуршат рыжие сухие стебельки, а между ними к насту пристыли золотые заячьи орешки, у каждого надут поземкой белый снежный хвостик. Скрипят натужно лыжи, не скользят, а дергаются по частым гребешкам крепкой снеговой волны. Час идем, второй начали, нет на белом полотне ни просек, ни тропин, ни горушек, никаких приметин. Близко к середине плеса на отмели сгрудились рыбаки. Никто не взглянул на нас, пришельцев, — не такое время, не такое дело, чтобы любопытствовать. Только один не выдержал и, когда показалось ему, что мы остановились, бросился навстречу и у самых наших ног стал долбить лунку. Как заявку на драгоценную жилу остолбил.