— А вон тех, видать, не покормили — едят, бедняги на ходу!
— Это американцы. И не едят они, а жвачку жуют, «гам-гам» называется, навроде конфекты…
American boys — орлы полковника Гревса — брели, соблюдая лишь видимость строя, их белые гетры мелькали вразнобой. Янки с любопытством вертели по сторонам головами в широкополых шляпах, весело переговаривались, то и дело сплевывали себе под ноги.
Не все показались на этом параде контрреволюции, всех было слишком много. Отсутствовали бывшие пленные чехословаки, бузившие по всей Сибири, ну и, конечно, родная контра — колчаковцы, семеновцы и прочие. Силища? Силища! И что можно ей противопоставить?
— Красную гвардию!
— Красную гвардию? Простите, милостивый государь, не знаю такой! Знаю преторианскую гвардию Цезаря, гвардию Петра Первого, наполеоновскую гвардию, знаю лейб-гвардию его императорского величества Николая Второго… Гвардия — это опора трона! А красная… надо полагать, рабоче-крестьянская гвардия — это нонсенс! Нет, не было и не может быть такой!
— Ошибаетесь, господин хороший! Была, еще в 1905 году. Она первой вступила в бой с царизмом и не победила только потому, что ее не поддержала армия…
— Да что вы, вьюнош, знаете о пятом годе? Вы тогда еще под стол пешком ходили! Здесь, во Владивостоке, пьяная матросня громила лавки, жгла присутственные места… Это и есть ваша красная гвардия?
— Ну… здесь она, может, и не была организованна… А вот в Питере и Москве, говорят…
— Говорят, в Москве кур доят! Оставьте меня в покое!
— Вы первый начали!
«Господин хороший» в форме инженера путей сообщения демонстративно отвернулся, а «вьюнош», он же Иван Журба, выбрался из толпы и отправился в магазин Пьянкова, где ждал его учитель Серов. Оба были командированы дирекцией семинарии во Владивосток для покупки учебников и наглядных пособий. Ваня злился на себя, что не смог доказать инженеру свою правоту, хотя, если говорить честно, он мало что знал о предмете спора, просто ему нравилось название появившихся к тому времени отрядов революционно настроенных людей: гвардия. Да еще и красная! А не нравилось ему присутствие иностранных войск на его родине. Не только не нравилось, оно его оскорбляло. Ка зна що! Только попробовали наладить новую жизнь, как тут эти понаехали! Чего они хотят? Вернуть нас к старым порядкам или под шумок прибрать к рукам Приморье? В любом случае, господа хорошие, у вас ничего не выйдет! Если начнут боевые действия, тогда он, как Петя Ростов, пойдет воевать! Может, прав Степка Сологуб и учебу надо на время оставить?
Июль месяц в народе зовут грозником. В июле спассчане — и крестьяне, и горожане — на сенокосе, трудятся на своих буренок. Время от времени то один косарь, то другой, распрямляя натруженную спину, обтирает и отбивает свою литовку, а потом обязательно глядит из-под ладони в небо: не надвигаются ли, не дай Бог, грозовые облака, долго ли продержится ведро? Небушко-то чистое, пронзительно-синее, но вдалеке слышится глухое ворчание грома. Только не гром это — орудийная канонада!
Бело-интервентская масса, словно опара, переполнив Владивосток, выползла из него и потекла по Приморью, накрывая города и села. 3-го июля была взята станция Надеждинская, 8-го пал Никольск-Уссурийский. Фронт приближался к Спасску. Воистину июль восемнадцатого года в Приморье стал грозовым.
Возвращаясь с сенокоса, Иван заметил на Николаевской улице белеющие на заборах и столбах бумажки. Подошел к одной из них, схватил глазами текст. Уже от первых слов — «Именем революции!» — он почувствовал радостно-испуганный озноб, возбуждение, какое, наверное, испытывает строевой конь, услышав сигнал горниста. Это был призыв ко всем гражданам Дальнего Востока, способным носить оружие, записываться в Красную гвардию — Родина в опасности!
Дед Сергей и бабка Евдоха не садились вечерять: ждали внука. Когда он вошел в хату и поздоровался, они с удивлением отметили, что Иван не выглядит усталым, а глаза его подозрительно блестят. Старики переглянулись, подумав об одном и том же: уж не хлебнул ли хлопец наливочки, преподнесенной доброхотами-соседями по окончании косьбы?
Иван молча сдвинул в сторону пестрядинную дорожку на полу, ковырнул металлическое кольцо и откинул тяжелую крышку подпола. Пахнуло холодом и сыростью.
— Ты чего туда? — недоуменно спросила бабка.
— За капустой. Кисленького хочется…
— Та есть же! Ось на столе.
Сделав вид, что не расслышал, Иван спустился по скрипучей лесенке. Пошарил по полке, заставленной горшками, глечиками, бутылями, и вытащил из тайника сверток. Развернул тряпицу, тускло блеснул рифленый металл. «Лимонка» ранее хранилась в сарае, но позже Иван перенес ее в дом, чтобы была под рукой, туманно объяснив самому себе: «На всякий случай!». Он сунул гранату в карман штанов и выбрался наверх.