…Рождественская ночь, как и положено ей, была прекрасной — безветренной и снежной, она была ясной и, увы, опасной: человека она, предательница, делала кругом уязвимым: и виден он в голубом вселенском сиянии, и слышен на хрустком огуречном снегу далеко окрест. Такая ночь гибельна для подпольщика, идущего на операцию.
Другое дело — зимние игрища, ледовые да снежные забавы праздношатающейся румянолицей молодежи! Вот из-за угла на Преображенской вывалилась шумная ватага. Четыре парня — двое спереди, двое сзади — тащат салазки, на которых сидит хохочущая девка в полушубке и цветастом полушалке. Хлопцы при этом горланят немудрящую песенку:
Один из парней, высоченный, в лисьем малахае, в расстегнутой борчатке, поскользнувшись, падает на снег, на него натыкается и падает другой. А девка, поднявшись с салазок, уже нарочно наваливается на них. Двое задних присоединяются к общей свалке.
Молодые люди шутливо тузят друг дружку в снегу, и на эту веселую кутерьму с улыбками смотрят патрули, конные и пешие, время от времени дефилирующие мимо. С американскими солдатами, менее всего похожими на солдат своей расхристанностью, гуляки даже затеяли озорную перестрелку снежками, чем заокеанские парни остались страшно довольны.
Потом разудалая компания все с теми же песенками, хохотом и визгом перебирается на соседнюю улицу, а здесь, на Преображенской, спустя какое-то время обнаруживаются расклеенные на домах, заборах, на афишных тумбах листовки: «К оружию, граждане! Поддержим партизан в их доблестной борьбе! Оккупанты, вон с русской земли!»
Чьих рук дело эти листовки? — гадают патрули. Бог весть. У луны спросите, может, она видела… На кого угодно будут грешить местные и иноземные блюстители порядка, но только не на веселых гуляк, недавно побывавших и пошумевших здесь.
А гуляки, как водится, вернулись домой уже под утро. Это были подпольщики из пятерки Веселова. Смертельно усталые, промерзшие и голодные, они по предложению Щедрого зашли в его хату, которая была ближе других и где они были радушно встречены бодрствовавшими стариками Журба. Спал только отец Ивана Евдоким Сергеевич.
— Наливай-ка, бабка, щей — внук привел товарищей! — пошутил Степан Сологуб, проходя к печи и обнимая ее, пышущую жаром.
— Зараз, гости дорогие, зараз! — засуетилась бабка Евдоха. — Проходьте, будь ласка, раздягайтесь.
Дед Сергей, резавший на краю стола табак, поднялся, поздоровался с каждым за руку.
— Ничь-то яка гарна! Тихая, мисячная… Славно погуляли?
— Отлично, диду, — ответил за всех Степан. — Дали шороху на весь Спасск!
— А чого ж тверезые?
— А нам, дедушка, и без вина весело, — улыбнулась Настена Шкет.
— Ну, добре. Сидайте к столу. Будем вечеряти.
— Сейчас разговеемся! — плотоядно воскликнул Степан и с шелестом потер ладони.
Но, несмотря на то, что пост уже кончился, стол семьи Журба был далеко не обилен, и ребятам пришлось в основном налегать на чай с пирогами. Зато уговорили они не один самовар.
Отогревшись и насытившись, но еще не придя в себя, то один, то другой пытался заговорить о только что закончившейся операции, поделиться впечатлениями или просто похвастать своей ловкостью или изобретательностью при расклеивании листовок, но под строгим взглядом командира умолкал на полуфразе вроде: «А здорово мы…». Степан менял тему разговора, отпускал налево и направо шуточки, а в конце концов предложил: