— Да он, — Журба потупился, — вообще-то не хвастун.
— Я знаю, — лукаво улыбнулся учитель, и Ваня понял: он, действительно, знает.
Учеба у большинства семинаристов шла ни шатко, ни валко, и это можно было понять: время стояло смутное, ненадежное, никто не знал, что будет завтра…
В окрестностях Спасска рыскали карательные отряды атамана Калмыкова и полковника Ширяева; по улицам города с хозяйским видом ходили патрули японцев, чехословаков, американцев. Многим спассчанам, особенно молодежи, очень не нравилось, что по их родному городу расхаживают иноземные солдаты, и время от времени интервенты недосчитывались то одного, то сразу нескольких человек. Поползли слухи, что это дело рук партизан…
— Шо воно такэ — партизан? — спрашивал Ивана дед Сергей.
— Это, диду, такое французское слово, — отвечал ученый внук. — Означает оно местного жителя, который сражается в тылу вражеской армии.
— А в России воны зъявилыся во время войны з Наполеоном, так, сынку? — подал голос Евдоким Сергеевич.
Отец Ивана теперь жил в Спасском вместе со всей семьей, занимаясь тем же делом, что и в Евгеньевке, — тачал и латал чужую обувь, по-украински — взуття. Он не пил, выглядел каким-то пришибленным, подавленным, заискивал перед домочадцами, а особенно перед сыном. Ведь он сшил-таки ему обещанные сапоги, но, не дождавшись его (Иван тогда воевал), продал их, а на вырученные деньги пустился в долгий и тяжкий запой. Иван, придя с фронта, нашел отца спящим в железнодорожном тупике, в лопухах. С трудом подняв его, одноногого, грязного, заросшего, мальчишка, можно сказать, на себе дотащил его до Спасского. Бабка Евдоха несказанно обрадовалась возвращению блудного сына, а дед Сергей лишь молча и непонятно покачал головой. Иван сам вымыл отца в бане, подстриг его. Потом разыскал все запасы самогона, хранившегося в доме, и вылил в отхожее место. Сходил на станцию, забрал все нехитрое имущество Евдокима, сапожный инструмент и материал, а хибару заколотил досками крест-накрест. Про обещанные сапоги он не напоминал отцу, за что тот ему был бесконечно благодарен. Он всячески угождал сыну, поддакивал каждому его слову. Ивана это немного раздражало, порой хотелось прикрикнуть, но он держался…
— Нет, батя, партизаны были на Руси и раньше. И во времена татаро-монгольского нашествия, и в войну с немецкими рыцарями, со шведами, с поляками… Минин и Пожарский были партизанами, Иван Сусанин… В общем, они появляются всегда, когда на нас нападает враг. А называть партизанами стали партизан, это ты верно сказал, в Отечественную войну с Наполеоном. Наши дворяне тогда в основном по-французски разговаривали, сволочи, вот и назвали русских воинов французским словцом…
— Значит, партизаны — гарны люди, — заключил дед Сергей, — а то брешут, шо воны поганы, шо бандюги…
Хотя и довольно толково, почти как историк Сильвестр Иванович, объяснил Иван все деду и отцу, но самому ему многое было непонятно. Откуда, например, взялись партизаны в районе Спасска, кто они, где скрываются, где берут оружие… Кроме того, его угнетала мысль о том, что пока он как ни в чем не бывало учится, живет себе тихо-мирно, более или менее сытно, в это же время кто-то воюет, каждодневно играет в прятки со смертью, наверное, терпит нужду и голод… И этот кто-то воюет за него, Ивана Журбу, вчерашнего красногвардейца, солдата, сменившего окоп на парту. Имел ли он право это сделать? Конечно, у него есть оправдание: он не сбежал, не дезертировал, его, как и других, можно сказать, насильно отправили домой. Конечно, он не просто отсиживается в тылу, как мышка-норушка, он трудится: помогает семье и учится, а когда окончит семинарию, сам будет учить детей в одном из окрестных сел и тем самым приносить пользу народу, ведь недаром сельского учителя называют народным. И конечно же, он никогда не смирится с присутствием на его родной земле иностранных интервентов, будет всячески вредить им, бороться с ними… Только много ли сделаешь в одиночку? Не лучше ли все-таки уйти в партизаны, а учеба подождет, ведь ему только пятнадцать лет…