— Опять митингуют! — услышал он голос Ваньки Шкета и очнулся от раздумий.
Они пришли. Возле железнодорожного депо качалась толпа, над ней висел пар от дыхания и табачный дым. Ораторы взбирались на паровоз, сменяя друг друга, и выкрикивали свои речи. Мало что понимали не только мальчишки, но и взрослые. Одни призывали создавать какие-то советы, которым будет отдана вся власть, другие говорили, что надо воевать с германцами до победы, третьи советовали ничего не делать, а ждать указаний из Петрограда или Владивостока. Один рассмешил толпу, заявив, что поскольку в Спасском уезде большинство жителей украинцы, то надо порвать с Россией и воссоединиться с Украиной…
Уходили друзья с митинга оглушенные, бестолковые, с застрявшими в мозгах непонятными словами, дотоле не слышанными. Даже знакомые слова, например, «платформа» или «классы», звучали в странном контексте и оттого становились загадочными.
— Говорят не по-русски! — возмущался Ванька и недовольно кривил свою веснушчатую физиономию.
— Ничо, разберемся! — буркнул Ванюшка. — Пойдем зайдем к моему бате.
Бывая в слободке, он всегда ходил к отцу, жившему при станции. Иван родился в Харбине, куда в свое время Евдоким подался на заработки и где женился. Вернувшись в Спасское, работал на железной дороге и там на путях потерял ногу. Жена бросила его с годовалым сыном и уехала обратно в Харбин. Журбе пришлось уйти с работы обходчика и обучиться сапожному ремеслу. Мастером он оказался отменным, но все, что зарабатывал, сутками горбатясь в своей дощатой каморке, он, увы, пропивал, впадая в многодневные тяжкие запои; непонятно было, о чем он больше сожалел — об ушедшей жене или потерянной ноге. Дед Сергей и бабка Евдоха сочли за благо забрать Ванюшку к себе в Спасское.
Отца дома не оказалось.
— Наверное, тоже митингует где-то? — предположил Шкет.
— Ага, митингует… В трактире… — мрачно отозвался Журба. — Ладно, пидэмо до хаты.
Возвращались в село уже по другой улице, Базарной, но опять-таки мимо учительской семинарии. Ванюшка посмотрел на ее окна, наливающиеся червонным золотом заката, и подумал: «Поступлю! Теперь-то уж поступлю!»
ГЛАВА ВТОРАЯ
Первого октября семнадцатого года Иван Журба, которому было без одного месяца четырнадцать лет, стал семинаристом. Его и еще нескольких ребят из бедных семей приняли благодаря нажиму на директора со стороны фронтовиков. Спасские мужики, возвращавшиеся с войны, становились в те дни грозной общественной силой, с которой не могли не считаться местные власти.
После Февральской революции в С пасеке, как и в других городах России, возникло множество партий, союзов, клубов… Поветрие коснулось и семинарии: там был создан «Союз учащейся молодежи». Сначала он ставил перед собой простые цели: защита прав учащихся в извечных конфликтах с «халдеями», то есть преподавателями, требования отмены телесных наказаний, оставлений без обеда и т. п. Но когда к руководству «Союза» пришли ребята, нанюхавшиеся, как кокаина, подпольной литературы и возомнившие себя революционерами, требования ученической организации стали приобретать политический оттенок. Так, они потребовали отмены обязательной молитвы «о даровании победы славному русскому воинству». Не все их поддержали, семинаристы разделились на «оборонцев» и «пораженцев».
Иван оставался в стороне от политических страстей: обрадованный тем, что мечта его начала осуществляться, он полностью отдался учебе, и снова, как в церковно-приходской школе, его балльник пестрел пятерками. Дома тоже хватало работы: бабка с дедом часто прихварывали, поэтому хозяйство в основном лежало на его плечах.
Дед Сергей был неграмотным, но культурным мужиком: он знал множество сказок, песен, дум, а «Кобзаря» Тараса Шевченка шпарил наизусть целыми страницами. Особенно любил «Заповит», и, когда читал стихотворение — громко и «с выражением», — его маленькие голубые глазки заволакивало слезой.