Бигоне почувствовал себя сломленным и изнеможенным. Он не хотел, да и не мог противостоять сатанинской логике, которая говорила устами этого отщепенца и богохульника. Он только скорбно кивнул головой. Журдан продолжал еще увереннее и величественнее. И чем смелее и суровее говорил он, тем больше сникала отвага Бигоне.
— Теперь можно перейти к дальнейшим пунктам этих показаний и вытрясти твои гнусные преступления, как мешок с кровавыми тряпками, истлевшими костями и отбросами. Ты вечером шестнадцатого октября собственноручно убил известного всему народу и уважаемого гражданина, так? Лекье был известен народу и уважаемый гражданин. Он охранял всех, кого не охраняли деньги, богатые родственники и покровители. Он устроил приют для беспризорных детей и раздавал хлеб нищим. Потому-то они своими лохмотьями и устелили улицу, когда его носилки несли в Магистрат. Ты же, зверь и изверг, убил его, убил его же шпагой, в церкви, перед изображением Богоматери, так?
И, махнув рукой, он велел своему секретарю, Колченогому Леонарду, читать показания строка за строкой, лист за листом. И не было ни одного такого преступления из числа тех, что Фальконет приписал Журдану, чтобы этот одержимый дьяволом враг не исхитрился доказать, что оно совершено Бигоне, и чтобы хоть один из ста сорока восьми человек мог оспаривать или отрицать его. Бигоне слушал, уже не возражая. Ему казалось, что он, провалившись сквозь землю, очутился на другой ее половине, но продолжает погружаться дальше, в кромешную тьму и пустоту. Только тогда он слегка очнулся, когда богохулец в завершение взял из рук Леонарда показания, снова свернул их в трубку и со смехом ударил его ею по лицу.
— Признаешь, что ты все это совершил?
— Да, но и ты все это совершил.
— Твой Фальконет мог описать все это только потому, что ты привел ему перечень своих собственных грехов. Теперь твое имя значится тут, где было мое, и все в порядке, и все законно.
Бигоне подумал еще, но ничего не мог придумать и потому спросил:
— Но как это может быть?
Журдан усмехнулся и ответил:
— Если бы ты спросил меня раньше, я бы ответил: это судьба, игра везения и невезения. Может быть, я бы даже сказал: это случай — и мы ничего тут не можем изменить. Но ты же приверженец Папы и христианин. Каждый год ты жертвуешь десять луидоров на починку крыши своей церкви и десять на нужды Святого Престола и Небесного царства. Ты бы сам себе не поверил, если бы сказал иное, нежели: на то воля Божья. Ты же знаешь, что ни один волос не упадет без Его ведома. Моя пуля вырвала у тебя целую прядь как раз в том месте, которое госпожа Биссолат и Жозефина чаще всего гладили, так? А разве без Его ведома стоял бы ты в луже, а я здесь, сидя на табурете, читал бы список твоих злодеяний?
Бигоне нечего было на это ответить, но в душе он почувствовал, что за каждым словом его смертельного врага кроется правда. Журдан махнул Колченогому Леонарду, но потом задержался.
— Ты был согласен привязать мне камень к ногам. Великодушие за великодушие. А как ты хочешь?
Бигоне подумал минуту, и спросил:
— А как глубоко в том месте в Сорге?
Журдан ответил:
— Пять футов.
— Тогда лучше к рукам.
Журдан удивленно спросил:
— Почему?
— Потому что я не хочу доставить твоей банде удовольствие кидать мне в голову камни.
Журдан кивнул и сказал:
— Хорошо, я исполню твое желание. А сколько времени тебе понадобится привести свою одежду в порядок? Твои туфли в грязи, и на жилете оторвано несколько пуговиц.
Бигоне ответил:
— Нет, я бы хотел прочитать двадцать семь раз «Отче наш». Мне нужен час или немножко больше. Сколько сейчас?
Журдан, взобравшись на табурет, посмотрел на луну.
— Сейчас три.
— Стало быть, в четыре или немного погодя я жду.
В сознании своего могущества Журдан милостиво кивнул головой:
— Пусть будет так.