Николай Николаевич Ляшко
Журка и журавка
В госпитале мне не раз мерещился перелет нашего журки. И так мерещился, будто сам я птица, будто сам я среди ночи лечу к журавлиной стае. Кругом, куда хватает глаз, густая синева, тысяча тысяч огней, и вожатый ведет нас по этим огням — по звездному пути. Журавка рядом. Под нами распахивает просторы последнее море. Надо промчаться через него, и в огнях звезд встанут знакомые горы, из-за гор замигают раздольями родные земли, заблистают реки, озера, нас опахнет шумом желанной весны. Нам бесчисленными голосами загудят песни и радугами заиграет радость... Мы уже у милого родного порога...
Так всегда было, а на этот раз почти у самого порога радости в небо взмыли откуда-то самолеты и отрезали журавлям дорогу к морю. Самолетов много, они мчались вихрем в синеву, захлебывались рокотом, ревели, выли...
Вожатый призывно кричал, то низом, то верхом уводил стаю от погибели и ринулся к воде. Вот оно спасение, но берег и стоявшие на море суда заревели пушками, а с самолетов рухнули бомбы. Море взмыло к стае столбами воды, грохочущего огня.
В крыльях журавлей свистала охваченная ужасом ночь. Кровавое пламя взрывов вымело из глаз вожатого звездную дорогу, ураган швырял его из стороны в сторону. Стая металась, подлетала к земле, садилась, дрожала там и, дождавшись тишины, ринулась дальше.
Ей все помогало: — и ветер, и звезды, и ночь. Уже прояснился далекий край неба, уже мигал огнями конец моря, уже встали вдали горбы знакомых предгорий. Вновь засверкала радость. Но погоди, вольная птица! Ты несешь кому счастье? Погоди!
С желанного берега, с желанных предгорий к станице кинжалами взлетел свет прожекторов. А за слепящим светом взмыл гул громовых раскатов, рядом мутно смердяще разлетелся снаряд и осколком отрезал хвост стаи и родную журавку.
Журка в ужасе закричал ей, вместе с ним закричала вся стая, но вожак требовал покорности, вожак властно звал к надгорным облакам и по просвету между ними устремился на перевал.
За горы журавли вырвались тяжелыми от страха и сырости. Силы таяли, а голос вожака все звенел обещанием счастья. На помощь вожаку из прояснившейся дали блеснул пучок заревого света, расталкивая облака, и позолотил стаю.
Тепло солнца напружило крылья силой, журавли обрадованно закричали, наискось ринулись с вышины на степи, пара за парой отрывались друг от друга и падали к знакомым местам. Пара за парой, только наш журка упал один.
Солнце сквозь кусты гладило его голову, согревало натруженные крылья и чуть приметным паром сгоняло с перьев сырость. Ему было горько без журавки, но он помогал солнцу — распахивая в его лучах крылья, шевелил их клювом, встряхивался, отворачивал в тень прогретые перья, а к теплу поворачивал еще сырые.
Я не птица, но верю: журка вспоминал в эти минуты наш двор. Одной стороной наш двор выходит на колхозное поле, а другой стороной упирается в озеро. Против огорода на озере лежит островок. На островке растут ивы, ольхи, калина, а кругом — камыш, рогоз и осока. Здесь из года в год летовал журка. А подружились мы с ним в годы, когда еще жив был наш дед.
Было это давно, когда дед был еще молод. После женитьбы ушел он из деревни и осел здесь, возле озера. Тут впервые и встретились они — дед, бабка, журка и журавка. Случилось это весною.
Дед за новой хатой сажал сад и услыхал зов.
— Ива-а-ан!
— Ой, кто это кличет меня?
Дед выпрямился, но подумал, что ему послышалось, а голос опять:
— Ива-а-ан!
Дед глянул вправо, глянул влево, видит — через плетень с поля глядят журка с журавкой. Дед кинул лопату и — к ним.
— Ой, журик, — говорит, — счастливая весенняя птица, как ты узнал, что меня Иваном кличут? Тебя-то самого как кликать?
— Ива-а-ан, — говорит журка.
— О! Значит, мы с тобой тезки? Оба Иваны? А скажи, ты ведь в небе бываешь, ты через моря летаешь, я первенького ребятенка жду, скажи, как мне, по-твоему, назвать его?
— Ива-а-ан, — говорит журка.
— Значит, у меня, по-твоему, сын будет? — радуется дед. — Да за такое твое хорошее слово, не будь ты птицей, я тебя обнял бы жарче не знаю кого. Но ведь ты обнимок не любишь, и в хату гостевать ко мне не пойдешь... А если охота, селись хоть в сенях у меня, я тебе на хату всего дам. Я знаю, из чего ты любишь хату ладить, подожди...
Дед сбегал в сарай и кинул журке за плетень вязанку хвороста.
— Вот, стройся, где полюбится, да меня не чурайся...
Сложил журка гнездо на островке, пожировал с журавкой, и стали они посменно журавлят высиживать: сядет он — она пасется, сядет она — он выберется из камышей, перейдет через воду на поле, напасется да к плетню и глядит на дедов двор.