В подтверждение его слов на полянке все тотчас всколыхнулось и пришло в движение: зашелестели травы, зашумели, покачивая ветвями, родовая береза и другие деревья. Даже луговые цветы, уже клонившиеся было ко сну, дружно встрепенулись, блеснув своим нежным разноцветьем. А божественный отец, подойдя к Мунко, слегка приобнял его и ласково взъерошил ему волосы.
— Мне пора, сын мой.
«Так это он погладил меня по голове!» — догадался Мунко, вспомнив осторожное прикосновение, которое он ошибочно принял за дуновение ветра. Бамуугомбожав Баабай стал медленно отдаляться.
— Удачи тебе на твоем благословенном пути! Помни, ты должен возродить веру!
С этими словами он то ли взбежал по березе на проплывающее мимо облако, то ли растворился в уже начинающем темнеть вечернем воздухе.
XVIIIКогда Мунко добрался до аршана, стало совсем темно. Хотя он впервые шел по незнакомой лесной дороге, к тому же в такой поздний час, он почему-то был уверен, что не собьется с пути. И действительно, вскоре после ручья, за поворотом, приветливо заблестели огни в окнах домов, высвечивая забор, которым была обнесена местная здравница. Мунко нашел калитку, она оказалась незапертой. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как из темного угла, свирепо рыча, выскочила сторожевая собака. При свете тусклого фонаря, висевшего неподалеку на столбе, Мунко разглядел крупного хотошоо — бурят-монгольского волкодава. Свирепый пес, обнюхав его, внезапно умерил свой пыл, миролюбиво буркнул: «Свои, проходи», — и не спеша пошел прочь.
Услышав лай, из крайнего домика кто-то выглянул и пригласил зайти в дом.
— Мунко Бадмацыренов? — поинтересовалась невысокая средних лет женщина, когда он прошел внутрь. — Я в курсе. Цырма Дулмаевна говорила мне насчет вас. Что-то вы припозднились. Я уже начала беспокоиться, не заблудились ли ненароком? — захлопотала она, делая записи в тетради для приема отдыхающих.
Мунко извинился за позднее появление. Женщина выдала ему постельное белье, и они направились в корпус, который находился чуть повыше.
— Вот здесь и располагайтесь, — она завела его в небольшую опрятную комнату. — Тут все есть: чайник, плитка, посуда. Тесновато, конечно, но зато будете один, никто вам не помешает. Мы всегда эту комнату для городских оставляем. Недавно один профессор из Улан-Удэ был. Говорил, понравилось у нас, — похвасталась она. — В общем, здесь вам будет спокойно. Люкс по нашим меркам, — подытожила словоохотливая хозяйка.
Мунко поблагодарил ее и поинтересовался, где остановились Батор и Цырен. Он даже не стал называть их фамилии, полагая, что тут их все должны знать.
— В следующем корпусе. Как заехали, со вчерашнего дня не просыхают!
— Она сокрушенно покачала головой: — Сами не отдыхают, и другим не дают. Слышите, гудят голубчики?
И действительно, в соседнем доме раздавались выкрики и смех. — Ну ладно, мне пора, — заторопилась хозяйка. — Завтрак в девять. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, — сказал Мунко, вновь поблагодарив ее за теплый прием.
После ухода радушной хозяйки он расстелил постель и хотел было прилечь, но передумал и вышел на улицу. Окна в доме напротив, откуда доносились громкие голоса, ярко горели. Он немного постоял, сомневаясь, стоит ли идти в подгулявшую компанию, но все же решил заглянуть к своим приятелям.
— Ха, кто к нам пожаловал! — бурно приветствовали его Баторка и Цырен, а также худой незнакомый парень, кличка которого, как оказалось, и была — Худой. Еще двое спали на своих кроватях, по-видимому, уже не в силах продолжать застолье. В углу комнаты темнела батарея пустых бутылок.
— Проходи, мы уж заждались, — засуетились они, освобождая место для гостя и нарезая закуску.
— Моя вчера мне звонила, говорила, что ты приехал, — пояснил Баторка.
— Вот с тех пор тебя и ждем.
Похоже, они были рады появлению нового человека, к тому же приехавшего из города. Под их одобрительные возгласы Мунко пришлось выпить изрядную дозу «штрафной».
— А помнишь?! — все дружно, наперебой, стали вспоминать юношеские проделки, смеясь над своими давними приключениями. С хохотом вспомнили подружку, которую между собой называли «ненасытной», ныне на редкость примерную хранительницу семейного очага и уважаемую общественницу. Приятели упрекали Мунко, что он редко приезжает, говорили, что он совсем «отбился от стада». После очередной рюмки разговоры стали неуправляемыми, Мунко собрался было уходить, но его уговорили остаться. Впрочем, он вскоре пожалел об этом, потому что Цырен, сильно захмелев, стал невыносим.