Когда дед замолчал, удрученно опустив голову, я продолжал ехать рядом с ним и долго думал, ибо сказанное им трудно укладывалось в моей голове, и скрытые от простых воинов и монгольских харачу игры нойонов родов и племен туго доходили до моего мальчишеского ума. Еле-еле приведя в порядок этот клубок из племен, родов трех монгольских ханов и их многочисленных потомков, я постарался все запомнить. Ехали мы навстречу низкому зимнему солнцу, и путь, пролегающий то по льду реки, то по каменистым и узким тропам круты прибрежных склонов, требовал от всадников пристального внимания и осторожности. Когда мы в очередной раз выехали на лед реки и впереди показалось открытое и широкое пространство, я догнал деда и поехал рядом с ним.
— Ты что-то хотел рассказать про наш род, — напомнил я ему.
Старик поднял опущенную в полудреме голову, сел косо в седле и окинул меня из-под низко опущенного на лоб малгая пристальным, как будто бы оценивающим взглядом.
— Так уж и быть, послушай еще одну старинную быль, — согласился он после некоторого молчания. — О том, как монголы выбрались на степные просторы из теснины Эргунэ-Хона ты слышал. Так вот, с тех пор прошло много веков. Наши предки привольно кочевали со своим скотом и табунами по Хэнтэйскому нагорью и долинам Онона, Хэрлэна, Эргунэ и других рек, сменилось много поколений, и наступило время нашего знаменитого предка Бодон-чара, родившегося от женщины из племени хори. Ее звали Алан-Гоа. Она от своего мужа Довун-Мэргэна имела двух сыновей, а после его смерти родила еще троих сыновей, как утверждает древнее сказание, зачав их от посланного тэнгриями луча света. От этих пяти сыновей хоринской женщины Алан-Гоа ведут свое начало все ныне существующие племена и роды монголов. Предок наш Бодончар имел несколько жен, одну из которых, беременную на половине срока, привел в свой курень после победоносного боя. Когда она в его юрте родила мальчика, отцом которого был неизвестный человек, его назвали именем Зада, то есть чужой. От этого сына неизвестного человека и произошел наш род Задаран. Сколько бы ни минуло с тех пор лет, потомки самой Алан-Гоа и потомки родных сыновей Бодончара, да и все монголы, до сих пор нас считают чужими, не допускают до совместных жертвоприношений предкам, не приглашают на хуралы по выборам ханов или для решения других, важных, касающихся всех племен и родов, дел, — старик замолчал, прикрыл ладонями глаза от солнца и стал что-то упорно разглядывать в сияющей от снега дали.
— Вот так-то, мой мальчик, обстоят дела нашего рода задаранов, — сказал он в заключении своего грустного повествования и надолго умолк.
Молчал и я. В ушах вместе с топотом копыт долго звучало: «Чужие, чужие, чужие.» «Неужели после стольких лет совместной жизни на одной земле, под одним небом, после многочисленных вступлений в родство, после многих совместных битв с общими врагами монголы до сих пор считают нас чужими?» — вертелось в моей голове. Я стал напряженно вспоминать все, что было в мои мальчишеские годы известно о взаимоотношениях моих родичей, простых харачу, воинов отца и других наших сайтов с родами и племенами монголов, и не смог вспомнить ни одного случая или упоминания об обидах с их стороны. Тогда, решившись еще на один вопрос, я поторопил коня и догнал своего старика.