— А я вашу фамилию сдуру ляпнул, когда меня про арабских террористов спрашивали, — гогоча, признался Балан.
— Неужели все делается вот так, по-идиотски?! — не рассердился Петреску.
— Вся наша жизнь, лейтенант, — закончил смеяться Балан, — цепочка нелепых событий.
— Этот мир, — согласился Петреску, — просто бардак какой-то. Я, пожалуй, уеду. Везде абсурд. Хочется чего-то… настоящего, что ли. Возьму вот свою женщину, и уеду.
— Я тоже уеду. А женщина знает, что она ваша?
— Боюсь, нет. Но, может, уговорю.
— А вы куда собираетесь?
— Хотелось бы в Испанию.
— Там взрывали метро. Вообще, в Европе уже бардак.
— Остров. Англия?
— США? Россия?
— И там, и там — маразм. Восток тоже отпадает. Везде если не террористы, то спецслужбы. Даже у нас, в Молдавии, теперь то же самое.
— Куда же податься? — закусил губу Петреску.
Искренне сопереживающий Балан вдруг всплеснул руками, и склонился к лейтенанту:
— Послушайте, лейтенант! Я знаю одно чудесное тихое местечко. Только вчера ночью оттуда…
Танасе, чувствуя, что еще несколько недель жары и дела по арабам-террористам его просто доконают (давление прыгало, как резиновый мяч, сумасшедший мяч, жаловался он жене) прошел в кабинет и смахнул со стола стакан. Константин начал пить. Закрыв дверь на ключ, директор СИБ дрожащими пальцами взял кассету очередной прослушки Петреску, и решил, что это последняя запись, которую он будет слушать. Потом Петреску надо будет брать.
— Тепленьким, — сказал еле дышавший из-за жары Танасе, и рассмеялся.
Выпив вина прямо из бутылки (за стаканом посылать было лень, но главным образом — стыдно) Танасе решительно включил диктофон. Отсутствие популярной мелодии внушило ему осторожный оптимизм: Танасе скрестил пальцы, и стал надеяться, что Наталья и Петреску поссорились.
— Я хочу сбежать из Кишинева. Я исчерпала этот город, и этот город исчерпал меня, — говорила курившая, видимо, Наталья.
— От себя, — Танасе с удовольствием отметил, что Петреску скучен, и потому смакует банальности, — не убежишь.
— Вые…и меня.
Танасе вздохнул.
— Оксюморон, — Петреску с удовольствием вставил в разговор слово, прочитанное вчера в пьесе Шекспира.
— Ничего подобного милый, — проворковала Наталья — оксюморон был бы, если бы я сказала: вые…и, не коснувшись меня.
— Заткнись, и становись на колени.
Наталья, судя по глухому стуку, так и сделала. Петреску на пленке и Танасе в кабинете громко засопели. Правда, по разным причинам.
— Ты ведь не впадешь в меланхолию, милый. Правда? — прервалась Наталья.
— Когда ты ведешь язык вверх, — после паузы отвечал Петреску, — ты ведешь его в самое сердце Господне.
Он тоже лиричный, угрюмо порадовался Танасе, и выпил еще. И его она тоже бросит.
— Так ты не впал в меланхолию, милый?..
— Какая разница?
— Мы так не… — маленькая пауза на то, в отчаянии подумал Танасе, чтобы сунуть в проклятого лейтенанта раскаленное жало, затем перерыв, — …не договаривались…
— Некоторые женщины, — а вот тут, наверное, подумал Танасе, этот юнец покраснел… — делают это шумно, с обилием слюны, засасывают на корню. Ты — нет. Ты жалишь.
Ты жалишь меня в самое сердце, проклятый лейтенантишка, подумал Танасе, и начал набрасывать на бумажке приказ о ликвидации Петреску. С Константина было довольно.
— Слюна, — судя по звуку (слава богу, догадался не снимать на видео, со злобой подумал Танасе) Наталья плюнула на лейтенанта, а потом слизнула, — очень важна, больше даже… чем ты думаешь, милый…
— Так. Еще.
— Но… только не надо меланхолии. Это все так грустно. Так напрягает… мужчинка… Мы не этого искали. Мы не делимся проблемами, и у нас не бывает плохого настроения.
— Бывает, но, — Танасе показалось, что в словах Петреску он различил горечь, — мы не бываем друг с другом, когда нам плохо.
— И это…
— И это здорово.
Танасе представил себе Наталью с раскрытым над плотью ртом. Наверняка она выглядела словно сказочный Сфинкс, ждущий верного ответа. Константин захихикал. Приказ был закончен.
Несколько раз лейтенант на пленке снова начинал шумно сопеть, а потом наступила тишина.
В голове у Танасе крутилось лишь слово, одно слово:
— Отстрелялся, — прошептал Константин, и подошел к окну.
Осторожно открыл его, сел на подоконник, и глянул в низ. Ни мертвый майор Эдуард, ни три раза убитый, и воскресший стажер Андроник не видели, как на черно-белом мониторе в их кабинете Танасе подмигнул скрытой камере, и вывалился вверх ногами из окна на восьмом этаже.