Тогда впервые пришло в голову, что за все в жизни человеку нужно платить. И уже не представлял себе, как можно оставлять безнаказанной полученную тобой радость. Если такое когда и случается, то только в сказках о золотом петушке или спящей царевне. Пусть читатель простит меня, что знаю только две эти сказки и то не целиком, а в коротких отрывках. Может, они и вовсе не о детской всепоглощающей радости, а о чем-то совершенно ином. Что ж, относительно сказок я полный профан: мне отродясь никто не рассказывал их. Порки были, а вот сказки — нет.
Ту ночь я запомнил на всю жизнь. Она осмеливалась сравниться разве что только со звездными сибирскими ночами, которыми щедро одаривал меня режиссер и актер Анатолий Шварцман. Всякий раз, когда у него и меня не было спектакля, мы отправлялись работать налево и имели от этого не только славу, но и заработок, вполне приличный по тем временам. До театра Анатолий Васильевич служил в цирке гипнотизером, то есть находился в близком родстве с греческим богом Гипносом. Вот и теперь с завидной ловкостью он погружал в сон любителей всяких метаморфоз. А я был у него ассистентом, проще сказать, мальчиком на побегушках.
Со временем мы завербовали в свою компанию актрису Тосю Прошину. Она гладила нам костюмы и заботилась о наших обедах и ужинах. Так мы объездили на поездах все ближайшие к Ачинску города. Затем настала очередь крупных деревень и поселков. С поездов мы пересели на телеги и сани. Едешь бывало, обсыпанный со всех сторон звездами, и чувствуешь себя, если не Гипносом, то его мифическим сыном Морфеем.
Так бы и продолжались наши поездки и ночные бдения, если бы не один трагический случай. Вечер начинался как обычно. Зал был буквально набит зрителями. Как говорится, яблоку негде упасть.
Когда Анатолий Васильевич вышел на авансцену и поклонился почтеннейшей публике, я подал ему блестящий шарик на острие карандаша и пригласил желающих подняться к нам для проведения первого опыта.
На мой призыв откликнулись двое: парень лет двадцати и совсем юная девушка в вязаной кофте. Шварцман усадил их на стулья и представление началось. Когда подопытная пара сосредоточила свое внимание на шарике, который держал гипнотизер, последовал властный приказ:
— Спать!
Они отключились мгновенно и Шварцман принялся торопливо загружать их разнообразной информацией:
— Вы спите и слышите только мои команды! Спать и точно исполнять все мои желания! — с категоричностью полного хозяина положения подчеркнул он и резко повернулся к зрительному залу. — Спать!
Аудитория разом сникла. Он, как всегда, добился желаемого результата и готов был так же успешно продолжить программу, когда вдруг покачнулся на каблуках и мешком свалился на пол. Вокруг его посиневших губ обозначилось темное кольцо.
— Скорее врача! — испуганно крикнул кто-то.
Тося подбежала к распростертому на сцене нашему общему другу и принялась нащупывать его пульс. В полных недоумения глазах актрисы металась нестерпимая боль, смешанная с ужасом. Она не могла ничего понять. Шварцман вроде как споткнулся и неожиданно упал, но почему? Припадок? Но Анатолий Васильевич только что выглядел вполне здоровым. А как теперь быть? Что делать с этими двумя, загипнотизированными Анатолием Васильевичем?
Я невольно взглянул в зал. Если бы под влиянием гипноза были лишь эти двое! Там, приткнувшись друг к дружке, спали десятки людей. Их нужно разбудить во что бы то ни стало, но они не проснутся без его, Шварцмана, внушения. Я в этом был убежден.
Появился запыхавшийся доктор — худенький старичок в ермолке. Пал на колени, пощупал пульс.
— Эпилепсия, — констатировал он.
У Анатолия Васильевича по лицу пробежала судорога. Скрючились, но тут же, как у покойника, неожиданно выпрямились ноги и руки.
— Принесите воды, — сказал врач.
Только через полчаса Анатолий Васильевич пришел в себя. Первым делом он оглядел аудиторию и с великим трудом выдавил из себя:
— Проснулись все! Я сказал, все!
Так закончился наш последний гипнотический сеанс. Когда мы укладывали Шварцмана на телегу, он, повернувшись ко мне, упавшим голосом произнес:
— Я виноват. Мне нельзя заниматься гипнозом.
И трудно было понять, о чем больше сожалел Анатолий Васильевич, о заработках или о наших поездках под мерцающими звездами в ночном небе. Впрочем, деньги — дело наживное, а удивление и восторг перед лицом нашего бытия дается не всем людям и далеко не всегда.