Выбрать главу
Кровью плакал затоптанный вереск… Тех оленей, что в ожесточённом рывке Пробивались через огнедышащий берег, Добивали — кровавые пятна — в реке. План давали, усердные винтики бойни? Как — без сил… огибая песчаный мысок… Оглянулась на них олениха — из боли, Круто выпялив кровью залитый белок! И, держа её в непререкаемой власти, Смерть сомкнулась, как дряблые воды, над ней…
До сих пор, изнуряя, сознание застят Груды шкур оплывающих, горы костей — Я их встретил во время каслания. Жутко Вдруг блеснул под луною олений оскал. Пресыщенье безумием, немощь рассудка —
Кто в курганы гниющие запрессовал? Время, словно речная вода, замывает Кровь забитых оленей, спешит… Но, пока Истлевают останки их, не истлевает Безутешная память. Июль… Облака…
В лёгкий, матовый жар окунает простуда… Но с тревогой взгляни, только солнце взойдёт, В безмятежный зенит — вдруг оттуда С рёвом вынырнет, день просекая, пилот?
И тебя же — в распад, ужасая, вобьёт.

XIII

Вылет наш — на рассвете…
В избытке отваги, Рано встал я, при свете студёной звезды. Подремать бы часок… Да куда там! — овраги Наплывают под утренний блистер — следы Тракторов и траншей, что ландшафт искромсали, Трубы, лом, арматура, останки станков… Тонны — тысячи тонн! — замордованной стали,
Что калечит оленей — почище волков. Я спешил зарисовывать это — сурово Посмотрела реальность в глаза… (Подо мной Чахлый выводок чумов промчался…) И снова — Трубы, ржавый бульдозер, скелет буровой, Кем-то брошенный трактор, цистерна… И трудно Я, смятение превозмогая, вздохнул: Вся в промышленных ранах, угрюмая тундра — Срез мучительной, страшной проблемы.
Мелькнул Вездеход… И Вануйто молчит, невесёлый, — Ждали в тундре друзей, а меж тем Так прошли по забитой земле новосёлы, Подсекая хозяевам корни, что тем Либо в поисках новых угодий скитаться, Отступая на север, где, в стуже и мгле, Море щерит торосы, либо спиваться — Нет иного исхода на отчей земле, Не одно поколенье вскормившей… И хмуро Мой попутчик, молчанье сломав, произнёс: «Моя воля, я б этих „радетелей“ — в шкуру Рыбаков да на тоню, в крещенский мороз, На калёном ветру! Только где она, воля?!.» Он в военные зимы выручал невода Из кипящей Губы…
Ах, как жгла она, болью Спеленав изнурённое сердце, вода, Ледяная, что кожа — лохмотьями! Знает, Что есть земли уютней, красивей, теплей, Но, жестокая, клятая, эта — родная, И ему страдовать и бороться — на ней.
И, приземист, нахмурился, не успокоясь… Но не он ли, с винтовкою наперевес, Не пустил через пастбище тракторный поезд, А послал его высохшей речкой — в объезд? Он спокойно стоял, заступая дорогу, Но — винтовка в руках его… И тракторист Чертыхнулся: «Ребята, да ну его, к Богу!» — И тяжёлый ДТ развернул, экстремист! И колонна речушкой, измученной зноем, Громыхнула гневливо, просев тяжело В гулком облаке пыли, и только живое Благодарно дыхание перевело, Отходя от кромешного лязга… Мерцая, Плач олешки протаял вдали, тишина Прилила к оглушённой земле, замывая Знойный дизельный гром…
И потом, дотемна, Тихо теплясь, под храп и рулады соседа, В заметённой гостиничке, с веткой в окне, Длилась наша — проблемы… обиды… — беседа, И его злоключенья стонали во мне: Он рассказывал, словно проламывал глянец, Как из труб выхлопных дымом травят песцов, Выживая из нор их. И гневный румянец Молодил, обливая, худое лицо.
Пусть у каждого бед своих… Но отмахнуться От того, что скудеют оленьи стада, Ибо пастбища тают?! А вдруг разомкнутся Судьбы хантов с бездольной землёй навсегда? (И бледнели наброски мои на бумаге…) Как заставить осмыслить, что тракторный след, С хрупких пастбищ ранимых сдирающий ягель, Тундра будет зализывать сотни лет, Что уже не вернётся, срываясь на север, В осквернённую, мёртвую нору зверёк, Что всё чаще путями исконных кочевий Вместо мха под ногами скрежещет песок, В ржавой жатве распада — в затоптанных трубах, В сгустках металлолома?.. И мой карандаш Не в бумагу, поспешно и грубо, А в сознанье вминал инфернальный пейзаж, И Вануйто, мрачнея, кивал…