Хлещет нефть из пробитого трубопровода,
И урманы на сотни гектаров горят,
И понуро в замученных водах
Жизнь оцепеневает… Кто — виноват?!
Птиц не слышим и ядами дышим, забыли
Про песчаные плёсы у ясной реки,
Ровно не было их…
Сибирь наводнили,
Оттирая её сыновей, чужаки.
И клеймят их, да без толку, ведь и поныне
Он, пришелец, — варяг по природе своей…
Но куда как размашистей шкодят иные,
Эти, винтики номенклатуры, страшней,
Потому что сильней фонды, техника, слава
«Нефтяных королей»…
Хоть призывы «Быстрей!
Больше нефти!» — прогоркли, но дали им право
Перекраивать край по блажи своей,
И какою ценой!
В просвещённом-то веке
Выжигают деревни в бездумных кострах,
Душат в сточном дерьме нерестовые реки,
Громоздя свинокомплексы на берегах.
Я тайгу первородной мальцом захватил ещё —
Тем страшнее, что ряской озёра цветут,
Да и водохранилища — «водогноилища»,
Как писали Вы, Виктор Петрович, зовут…
По живому — к сомнительной славе, к червонцам
Прут, вбивая природу в забвенье. Азарт!
Всё страшней нарывает инфарктами солнце
В чёрных дырах озона. Кто — виноват?!
Сотни видов животных повыбиты, вмято
На глазах полгербария в небытие,
Мы туда же сползаем… Так все — виноваты,
Что прощали, а чаще — молчали?
Не все! —
Я не стану в обоймы парадные брать их…
Беспощадно, огнём затекая в труды,
Опалило сознание старших собратьев
Ощущение враз подступившей беды.
И меня не уверить, что неодолимо
Заскорузлое зло, — отвердела во мне
Вера в их правоту, ибо неоспоримо,
Что так необходима прозревшей стране
Речь прямая собратьев моих! — ведь недаром,
Подвигая Сибирь на большие дела,
Но, с тревогою глядя в грядущее, с жаром,
Словно службу спасенья, она позвала
Их — кто взят воспалённою совестью в судьи,
Но кого — чаще учителями зовут,
Кто надсадной душою постиг, что по сути
Бытие — совестливый, мучительный труд,
Чтобы выразить невыразимое, с болью
Прорываясь к сознанью сограждан, платя
За надрыв не покоем, а чаще — собою…
XVI
…Потемневшей кирпичной трубой бороздя
По-ночному приземисто небо, — гнездовье —
Сокровенно храня назначенье своё,
По сюжету? — врастает в поэму зимовье
(Поправляет замшелый чалдон: «Зимовьё…»).
Первый снег выпил сумрак, дохнуло зимою.
Упоённо таращится в полдень окно,
Первозданною, мощной — с утра, белизною
Оплеснуло… И — повеселело оно…
Сонно выглянет лист увядающей меди,
Да проклюнется дерзкая клюквинка… Снег
В отпечатках унтов — по всему, здесь намедни
Собирался куда-то с утра человек.
(Почернели, скукожились уголья в печке,
Разметалось тепло под тулупом…)
А он
Спорым шагом и валит по снегу вдоль речки,
Свет её подоспевшей шугой притемнён.
Сыро хохлятся ранние сумерки, сильно
Тянет холодом от присмиревшей воды,
И на белом — лосиные, видно? — обильно
У понурой воды табунятся следы.
Человек раскрывает рюкзак, щедрой пястью
Сыплет соль на лесины и камни, пока
Не насупилось, небо задёрнув, ненастье…
…Обессилев, устанет бороться река,
Юным льдом покрываясь… Затишью не веря,
Зябко нюхая воздух, укромной тропой,
Оступаясь в колдобины, чуткие звери
Осторожно потянутся на водопой.
Снегопад их следы ухоронит, прилежен,
И они до рассвета, чьи зори грядут,
Замирая сторожко, с камней и валежин
До крупинки целебную соль подберут.
…Захлебнулся во тьме огонёк хилой свечки…
У оконца, тулуп до сомкнувшихся век,
Плотно ступни прижав к остывающей печке,
Углублённо, натруженно спит человек.
И бесплотно сквозь заиндевелые двери,
Тонкий чад табака, что луной позлащён, —
Невесомые, снегом несомые звери,
Наплывая, бесшумно вливаются в сон…