увидеть в подлиннике Россию.
Я верю твоему
Как сладко. остаться в России — быть болью её.
Отсюда уезжать — какой корысти ради,
Сжимая чернозём в отравленной горсти?
В Венеции — чума, блокада — в Ленинграде.
И Бог глядит в глаза — и глаз не отвести.
С. 94
— «Крещённый на дому у священника», православный, ты истинно верующий человек?
Я верил всегда: жизнь сильнее молитвы,
Как сон перед битвой,
Как стон — после бритвы.
С. 95
— Тот, в ком не сильна вера, легко может стать добычей тёмных сил. Тебя иногда так заносило, тянуло на какую-то чернуху. Что это?
Помнишь, мы с тобой купили Книгу предостережений
Неизвестного японца — где-то в пензенской глуши?
После дьявольских сражений ничего не остаётся,
Кроме жирных пятен солнца на поверхности души.
С. 103
— Но сама душа знает направление?
Во тьме не разглядеть, куда теперь грести,
Где Бога снежный след, а где безумье Блока?
И некому сказать последнее прости,
С. 94
— Ты называл себя посредником между жизнью и смертью и, как теперь выясняется, чётко представлял, как всё будет. За день до твоей смерти мы разговаривали по мобильнику. «Кошмар — задохнуться», — сказал ты. Мне не даёт покоя, как ты уходил. Осознавая происходящее?
Ослепший, упавший судьбы поперёк,
Хватая чужой кислородный паёк,
Во мрак погружаясь почти что библейский,
Я бился от боли, как рыба на леске.
С. 95
— Валерочка, в таких случаях говорят: «Отмучился…» Примерно за месяц до… ты не выдержал и произнёс: «Умереть бы уж, что ли!» Но, несмотря на это, продолжал строить планы на март, апрель. Теперь мы за тебя должны осуществить их. Тебе ведь важно продолжение твоей жизни?
Давит небо гекзаметром прошлой тоски
На виски. И всю ночь из-под чёрной доски
Осыпается вниз штукатурка.
Всё летал бы, и воздух ворованный пил,
И вынюхивал дым меж чердачных стропил,
Дым Отечества — Санкт-Петербурга.
С. 112
— Говорят, душа летает сорок дней, находясь на Земле, посещает любимые места. Ты можешь называть их и называть?
Оглядишься вокруг—
Это Брянск или Керчь,
А, быть может, и вовсе Калуга…
С. 54
— Значит, всё-таки в России?
Есть страна, из которой давно и навек
Улетели все ангелы, чувствуя грех.
Небеса сыплют сверху то пепел, то снег…
…………………………………………….
В той стране, где прошедшая жизнь не видна,
Только голый осенний пустырь из окна,
Я допил свою чашу до ржавого дна.
В той стране ветер треплет сухую полынь,
Медь церковная льётся в озябшую синь,
Я забыл её райское имя. Аминь.
С. 93
— Оно всплывёт само не только как география места, но и как твоя боль, и то, без чего немыслима твоя поэзия. Тебе уже не выпасть из своего времени и Родины. Зря, что ли, мы цитируем:
А в России всё снег, снег.
И черней арапчонка земля под ним?
Что мне времени сивый кауркин бег,
Если вся история движется вспять,
Пусть в России по-прежнему снег, снег…
Слаще снега лишь слово с дурацкой ять.
С. 89
— Это когда сходятся все времена?
К будущим судьбам струится река,
Речь настоящего сносит теченье,
Время растёт бородой старика.
С. 74
— В нашей с тобой книжке-перевёртыше у тебя есть такие строки:
Только ты не подумай обманчиво,
Что оплакиваю судьбу.
Просто жаль уходящего мальчика
Без единой морщинки на лбу.
А как мне жаль — и словами не выразить! Почему я ищу утешения именно у тебя?
У поэтов нет ни строчки, исцеляющей от бед.
С. 26
— Ошибаешься. От тоски по тебе я лечусь твоими книгами, хотя у меня, как ты понимаешь, огромный выбор.
Если можно выбрать одну из книг,
Я бы взял словарь иностранных слов.