Тёмной тяжестью на обречённой повис.
Он держал её мёртвою хваткою, немо,
И, покуда, взбулгачив ночь криками, страх
Маял жалкую птицу, тоскливая немочь
Всё страшней и страшней цепенела в крылах,
Растекаясь по жилам… Не ваше наследство,
«Покорители» севера?!. Издалека,
Перекличкою вёсел окликнув, из детства
Мягко торкнулась в сердце, вздохнул я, река.
Оттого и вздохнул я, что вышло свиданье
Невесёлым…
Но зорней рекой, далеки-и-и,
Потянулись из памяти в сытом сиянье
Наливные, грудастые неводники.
И я ровно увидел, как вровень с бортами,
Сокрушить их тяжёлые плахи грозя,
Шевелясь, засыпает студёное пламя
Рыбы-нельмы, протяжной сороги, язя.
Густо, с посвистом сыплются мокрые чалки
На прибрежный песок. Отлагаясь во мне,
Над водою мигают дотошные чайки,
Словно белые паузы в голубизне,
И следишь ты за ними рассеянным взором…
Лишь потом, через годы, с газетных страниц
В нашу, грустно писать, повседневность с укором
Заглянули глаза погибающих птиц,
Может быть, потому выползавших на сушу,
Что спасенья искали у нас… Глубока,
Бьёт мазутной волной в потрясённую душу,
Намывая раскаянье, эта река,
Благо, если б одна…
Я знавал очеркистку —
Торопясь в прогрессистках себя утвердить,
Она нефти весь пыл отдала свой, без риска
Конъюнктурщицей в эту вот пору прослыть:
Всё плотней обступали в поспешных писаньях
Буры, трубы, фонтаны — ну, весь антураж,
И, понуро сквозя, растворялась тайга в них —
Не живой организм, а — дежурный пейзаж…
Умудрённости ей не хватало, чтоб здраво
Оценить себя? Где ж тут природу беречь,
Если спрос — на писанья? А у леса есть право
В лучшем случае гатью под технику лечь?
Этот жар да упорство — на доброе б дело!
Ну, так что же рукой торопливой вело? —
То ли, по простоте, ранней славы хотела
Иль иного ждала, в нефть макая перо?
И хоть нет в обличительном пафосе прока,
Всё ж, поверьте, так хочется крикнуть порой:
Не её ли герой сжёг урман?! И протоку
Задушил в химикатах — не её ли герой?!
Их бы не славословить, зарвавшихся, — можно
Всю тайгу потерять, от вершин до корней…
Бессловесна природа, тем чаще тревожно,
Что всё меньше её — в душах наших детей…
Мы-то в детские годы к ней были поближе —
И в цветении помню тайгу, и в снегу,
Но, когда в январе зори кличут: «На лыжи!», —
Почему сына вытащить в лес не могу?
…Всё активнее солнце — я смежил ресницы…
Только не унимается мысль: может быть,
Не по птице — по дряблому чучелу птицы
Внуки будут о времени нашем судить?
Вот когда бы тебе мой безрадостный опыт —
О потравах писать да по ранней весне
Браконьеров шерстить, вот тогда-то, должно быть,
Ты меня поняла бы, сестра по вине, —
Все мы общей виною больны… Но едва ли
Осознали, что вот, подошли к рубежу.
Не спасали природу, а больше болтали
О болячках своих…
Что ж я детям скажу?!
Ведь не крикнешь, как встарь, им: «Здорово, ребята!»
Птица дрябло обвисла в детских руках,
И молчишь на дощатых мостках виновато,
Угли в сердце и стыдные слёзы в глазах…
VIII
«Метеор» оперён бурунами… За мною
Истекает слепыми огнями простор.
Гомонит, засыпающей брезжит струною,
Дизелями проворно стучит «Метеор».
То ударит в буфете перебранка посуды,
А то вскинется резко нежданный гудок
Над рекой… Но внезапно, пробившись из гуда,
По соседству со мною всплеснул тенорок:
«…Ну, а дальше-то что?..»
«Он — каюр, понимаешь?! —
Низкий бас. — Спец, каких поискать, и к тому ж
В тундре сызмальства… Кто он, теперь-то смекаешь?
А как держит упряжку, хотя и не дюж…»
…Вижу, не отстаёт… Ишь, забрало оленей —
Прямо за вездеходом пластаются, ну,
Словно кто привязал… Кто ж кого одолеет?!
Неужели каюр? Эх, как я газану!