А то, что жил трудягой честным
И был Державой награждён,
Ему зачтёт лишь Царь Небесный,
В которого не верил он.
До срока наше поколенье
От прав уходит и свобод,
Чтоб милостей до околенья
Не ждать от нынешних господ.
Минусинье
Александру Кулёву
В Минусинье небо сине,
Дали сини в Минусинье,
И на диво там красивы
И синильги, и аксиньи.
А ещё жила в Подсинем,
На пороге Минусинья,
Хороша и неспесива
Молодайка Ефросинья.
Я когда-то был в Подсинем
И влюблялся в Ефросинью,
Да и мной, ещё не сивым,
Увлекалась Ефросинья.
Мы сидели на тесине
Возле дома Ефросиньи
И весь вечер голосили
«Я люблю тебя, Россия…»
Помню, помню, ярче синьки,
Фросин взор из-под косынки…
Говорят, у Ефросиньи
Ныне дочь большая — Сина
И что Сина та красивей
Всех синильг и всех Аксиний,
И что сватался к той Сине
Аж какой-то…абиссинец.
Я не против абиссинца,
Но обидно за подсинцев,
За тесинцев, большеинцев
И за прочих минусинцев…
Потускнеет Минусинье
Без дочуры Ефросиньи.
…Ныне вновь по Минусинью
Мы с друзьями колесили:
Меж Ничкой, Сизой, Подсиним,
По увалам, по низинам,
Вдоль боров, берёз, осинок,
Обступивших тракт Усинский,
Мимо кур, гусят с гусыней,
Красных дев — ничкинок, инек,
И сизинок, и подсинек —
Ефросиний и аксиний…
И всё опять превозносили:
«Ах, Минусинье, Минусинье!»
ДиН стихи
Марина Юницкая
Зеркало Джабы Астиани
Милая девочка, ученица третьего класса,
Макая хлеб в варенье,
Спросила вдруг:
— А сколько стоило раньше мясо?
Меня охватило подобье смятения,
И я попросила у себя уточнения:
А когда это «раньше»?
Раньше чего?
Когда я была в третьем классе
(говорят, что тогда не было коррупции),
Так вот тогда, если говорили «раньше»,
То имели в виду — до революции.
А потом говорили — до войны.
А потом — после войны,
Имея в виду ту, Великую, четырёхлетнюю.
А потом пошли многолетние:
Десять лет Афгана,
Десять лет Чечни
(А может, будет и сто),
Но цены уже не сравнивают,
Потому что не знают, за что
Там страдают и погибают:
Не Родину же там отстаивают…
* * *
Зеркало Джабы Астиани
В последний раз она тогда стояла
Вот в этой комнате
У зеркала крутого,
Пушистой кисточкой и чёрной тушью,
Печаль глазам умело придавая.
Но вдруг слеза,
Горячая, большая,
Испортила картину той печали —
Печали, нарисованной умело, —
Простой печалью сердца самого.
Она встряхнулась, будто от удара,
Схватила сумку,
Бросилась к дверям
И закричала жалобно и строго:
— Я ухожу!
Не смей за мной ходить!
…Вернулся он.
Взял по привычке книгу,
Но слов не понял.
Зеркало сияло,
А в нём опять, опять она стояла,
Но рядом с ней
Не поместился он.
* * *
Мы, уходящие,
Назад глядящие,
Совсем ледащие,
Почти пропащие,
Не настоящие,
Мы — миражи.
Ни в чём не сходные,
Ни с чем не сродные,
Едва ль свободные,
Давно не годные,
Но сумасбродные,
Мы — муляжи.
Мы так несдержанны,
Мы так издержаны…
Да, мы повержены —
Не наш бьёт час.
Мы все отвержены,
Но что-то держит нас
И что-то светится
Из наших глаз.
* * *
Рабочая, крестьянская,
Как прежде, голодранская,
Несытая, немытая,
Забытая, убитая,
За что же ты, родная,
Несчастная такая?
Гори, гори, обида.
Прекрасно всё для вида,
Прекрасно для отвода глаз,
Как это водится у нас.