Журнал «День и ночь» 2010-1

Страницы Международного сообщества писательских союзов Рамис Рыскулов Лебединый любодень

На Иссык-Куле

На Иссык-Куле лебедино — По берегам и там, глубинно, Где призрачен прозрачный день, И в поднебесье лебедино. Не облака в озёрной сини — То лебединые гордыни Скользят по волнам и лучам Со дней древнейших и доныне. Они живут — не обитают, Летают с трепетом и тают В затонах и моих глазах, — Мои желания витают. В дали с зелёной пеленою Белеет лебедь неземною Красой иль парус на ветру, Платок, палатка ль под скалою? О, белокрылых вольниц горны, Поющие полёт и горы, Лучи и облачные клубы, — Мне любы, неизменно любы. И лёт, и белокрылья сень, Весь лебединый любодень Мне суждены, как слова судьбы.

Арбузы, плывущие по реке (фрагмент)

Светлело межгорье, дождями омытое, В реке полноводной, арбузами полная, Качнулась арба — и о камни разбитые Арбузы поплыли, подхвачены волнами. …Поныне во взоре моём, осенённые Долинного детства рассветными росами, Арбузы плывут — тюбетейки зелёные, Наполнены влажными алыми розами. Перевод Евгения Колесникова

Я энергичен

Я энергичен Я энергичен, мои вздуваются вены, я энергичен, видите: пульсируют артерии. Берусь за многое — уверен, что, несомненно, достигну многого — и не только в теории! Порывисты, резки мои движения, кости хрустят, если руку я пожимаю. Бурлить — нормальное моё состояние. Вечный двигатель — так я себя понимаю. От бешеной радости наливается силой тело, лечу, как яхта, грудью волну взрезая, небо проглатываю, как беркут, легко и смело, громоподобный клич всей планете бросаю! Глаза — как угли! Их не закрыть дремоте! Лечу, обгоняя ветер, и всё мне мало! Гепард в прыжке! Он вытянулся в полёте! — Вот мой символ, вот воплощение идеала! Перевод Марка Ватагина

Страницы Международного сообщества писательских союзов Александр Громов Паракало

Рукопись неизвестного автора, отредактированная и подготовленная к печати самарским издателем и писателем Александром Громовым

1

…Проснулся я бодрым, свежим и в то же время с чувством, что не ложился спать вовсе, так, вздремнул чуть-чуть… Снова звёздочки-фонарики потекли к храму, снова мы вошли в храм, заполненный пустыми стасидиями, только в этот раз мне захотелось быть поближе к Царским вратам, и я нарушил покой установленных перед алтарём стасидий (в первом ряду занять место не дерзнул, а вот во второй пристроился), рядом со мной, через одно место, расположился монах — значит, можно и тут места занимать, успокоился я.

Всё складывалось хорошо.

Когда начали петь псалмы, я подумал, а почему бы мне не опереться на скамеечку в стасидии — смотрю, и монах, который рядом, тоже опёрся. Снова протяжно запели, бережно выводя каждую ноту. Это русская песня — долгий путь через степь и лес с приступами отчаянного веселья, а греческая — это лёгкое покачивание на волнах ласкового Эгейского моря.

Становилось светлее, передо мною возникли серые монахи, или это я уже мог различать их? Меня позвали, не голосом, а сам не знаю, как, но я откликнулся и пошёл за ними. Куда меня вели, зачем? Какая разница? Я чувствовал покой и никакого страха. Город какой. Белый город. Но древний и подзапущенный. И пустой. Только тени монахов впереди. Сомнение задело меня: откуда такой светлый город и вообще, что, собственно. Ба! Да я внаглую сплю!

Ну, скажем, дремлю. Вот ведь, вроде чувствовал себя бодро, а укачало-таки на волнах. Это потому, что я улавливал только внешнюю сторону службы, но сам-то не молился.

Я оторвался от скамеечки и постарался вникнуть в службу. Снова стал узнавать слова, угадывать смысл песнопений и скоро догадался, что читают часы — неужели я и в самом деле выпал больше, чем на пятнадцать минут?

Бодря и благоухая, пошёл монах с кадильницей, а затем из алтаря раздалось:

«Благослови». Дальше всё было знакомо и захватила нарастающая волна, словно нарастающий ритм сиртаки.

И вот уже выносят Чашу. И я, прожив эту Литургию и достигнув высшей её точки, хотел упасть на колени… но смог только положить руки на впереди стоящую стасидию. А те, кто стояли в стасидиях, расположенных вдоль стен, на колени встали. А монах, стоявший рядом, двинулся к причастию, и я признал в нём русского батюшку, скорее всего, это как раз один из московских, которые пришли в монастырь вечером. Ну вот, а я по нему сверял, когда можно присесть в стасидию.