— А каноны читал?
— Читал, читал.
И батюшка меня разрешил.
Господи, тогда мне казалось, что то, что происходит со мной, это и есть высшее счастье! Может, так оно и было.
А следующим постом я причащался уже каждую неделю.
Не знаю, как правильно, по-богословски, но если цель человека — соединение с Богом, то здесь, на земле, есть ли ещё большее единение, когда мы принимаем в себя Тело и Кровь Христовы?
Может, и есть. Но мне это не дано. И я должен быть готов достойно принять Тело Христово — всегда!
Но возможно ли это?
Я — грешный человек. Подходя к Чаше, я всякий раз осознаю своё недостоинство. И с каждым годом чем сильнее стремишься к Чаше, жаждешь Причастия, тем больше это недостоинство ощущается. Потому что всё яснее начинаю понимать, как благ и долготерпелив Господь и что я и малой доли не оправдываю того, что Он даёт мне. Но Он и хананею помиловал [19], и расслабленному сказал: «Встань, возьми постель твою и иди»[20], и разбойнику рая двери отверз[21] — и не мне уже решать, моё дело идти, а Бог видит, и если уж нельзя допустить, то Он и не попустит.
Бывали случаи, когда, казалось, по всем правилам можно было меня допустить к Причастию, но священник останавливал. Бывало, когда я сам, исповедуясь, признавал: не готов.
Но надо идти, сознание собственного недостоинства не должно смущать, оно должно усиливать стремление ко Христу, ибо только Он способен восстановить всего человека.
И теперь я стараюсь причащаться как можно чаще.
Расскажу ещё один, может быть, спорный с точки зрения церковной практики момент.
Первое время я очень ревностно следил за соблюдением перед причастием трёхдневного поста. Но с какого-то времени стал чувствовать, что это не главное, более того, строго следя за надписями на упаковках, я как раз главное и терял.
И вот как-то в субботу пришлось выступать в одном районном центре. После хозяева со всей русской радушностью и хлебосольством раскатили стол. Я понимал, что всё это изобилие не такой уж и богатой ныне деревни было припасено, может, даже оторвано от себя именно ради приезда гостя. И мне показалось, если сейчас откажусь, то сильно обижу людей.
Дав себе слово есть умеренно, я приступил к трапезе. Покажите мне человека, которому удалось есть умеренно за деревенским праздничным столом. Ну, если только у него была операция на поджелудочной. А у меня тогда не было.
В воскресенье я всё, как есть, рассказал на исповеди.
— Причащайся, — благословил батюшка.
— А как же вот я накануне-то оскоромился.
— Покажите мне хоть один канон, где сказано, что накануне перед причастием ничего скоромного вкушать нельзя!
Я, разумеется, ничего такого показать не мог. Я вообще рот открыл от таких откровений.
— Священник Дары потребляет без всякого рассуждения о пище накануне, а он такой же человек. Причащайся и нисколько не сомневайся. Благослови тебя Бог!
Вот — есть же у нас батюшки!
А потом подумал: первые христиане — они же каждый день причащались, не может быть, чтобы они мяса не ели. Да, конечно, мир тогда дышал Христом, мы же сейчас настолько ушли за прогрессом, что организм нуждается хотя бы в небольшой очистке, нам нужно хотя бы три дня походить с мыслью, что я не ем ничего животного, отказываюсь от плоти, уничижаю её, чтобы принять Христа.
Конечно, я не за то, чтобы не говеть перед причастием. Это очень нужно, в первую очередь, самому человеку. Я о том только, что еда — не главное. Всё то — средства, помогающие, но не исцеляющие. Исцеляет один Бог. А Ему нужно наше сердце.
С тех пор я перестал ревностно разбирать и рассуждать о том, например, кладут яйца в муку на хлебозаводе или нет, потом я вообще перестал придавать пище значение и почувствовал, насколько вообще стало легче жить — я стал равнодушен к еде.
Интересно также было у меня с вычиткой трёх канонов и последования. Опять же рассказываю не в качестве примера для подражания, а чтобы показать: у каждого свой путь. И благодарю Господа за всех, кто помогал идти.