Ваня ответил ему:
— Ну-ну, чего разбушевался? Эка видано: в Германии и лучше! Сдурели вы!
Скрыться-то можно на время у дядьки Тимофея, он уж куда-нибудь пристроит, а если придётся, то и в лесу прятаться будем. Порешайте!
Пошли озлобленные споры, и Мите с Ваней то и дело приходилось попридерживать разбушевавшихся ребят, дабы не накликать беды в виде всё пронюхивавших немцев. Но уже было ясно — уговоры бесполезны. Души мальчишек совсем ослабли, чтобы бороться за свою свободу. Кое-кто ещё колебался в нерешимости, но сомневающиеся оказались в большинстве, и это всё решило.
Омрачённый Ваня обратился к Мите:
— Ну, а мы как, тоже остаёмся или бежим? И сам сразу же уверенно ответил:
— Я бегу в любом случае! Пусть хоть пристрелят, пусть тяжко затем придётся, да не люба жизня такая-то, в неволе, Митька?
Теперь и Митя оказался в нерешимости. Он растерянно смотрел на своих товарищей и, слегка запинаясь, сказал:
— Как же так? Мы убежим, а они останутся? Не-е-ет, я на такое дело не согласен. Ты пойми, мне тоже тошно в неволе, да ещё и у этих душегубов, но как же остальные?
Ванька сплюнул от досады и несколько грубовато сказал:
— Да по что ты в благородного решил играть? Не видишь, что ли? Боятся малые! Силком не поведёшь же их за собой. Митька, да прекрати ты это дело! Они сами свой удел выбрали, и от тебя ужо ничего не зависит. Бежишь?
Как плохо быть беспомощным мальчишкой, который ничего не может сделать, чтобы прекратить войну и спасти людей! Митя чуть не плакал от досады, но это действительно было не в его силах. Беспомощными оказались даже взрослые мужчины, которые погибли, и погибнет их ещё немало. А он мог решать только за себя, и то эта возможность оказалась очень ненадёжной, как натянутая нить над пропастью.
Митя отвернулся от своих товарищей. В нынешнем положении они все были товарищи. По несчастью. Мальчик не хотел смотреть на них: на тех, с кем жил на одной улице, на тех, с кем играл когда-то, и на тех, с кем довелось познакомиться только здесь, оказавшись в плену у фашистов.
Дядька Тимофей, ожидавший снаружи, и всё время находившийся в напряжении, с тревогой спросил у племянника:
— Митька, решил? Не тяни время-то, а то всем нам несдобровать!
Парнишка глубоко вздохнул:
— Бегу.
На следующий день рано утром действительно прибыл эшелон. Погода после дождя стояла пасмурная и промозглая, поэтому выгнанные из бараков подростки дрожали от холода. Размытая глина неприятно чавкала под босыми ногами мальчишек и тяжёлыми сапогами немцев. Фашисты то и дело что-то приказывали на своём грубом и непривычном языке.
Один из конвойных, толкнув к вагону ближайшего мальчишку, крикнул:
— Beeilen, Sie sich!
Митя, следовавший сразу за Ванькой, тихо спросил у него:
— Что это значит?
Товарищ передёрнул плечами. Мол, ему-то откуда знать.
Немцы выстроили подростков в шеренги и по очереди стали пропускать в вагоны эшелонов.
Митя слегка дёрнул рубашку Ваньки и глазами указал ему на вагоны эшелона, намекая на то, куда им бежать. Шёпотом он передал ему:
— Когда я второй раз так же дёрну тебя за рубашку, сразу ныряем под вагоны и со всей мочи бежим в лес. Ванька кивком согласился.
А очередь всё приближалась. Митя не видел, сколько ещё человек стояли между Ванькой и эшелоном, но почувствовал, что осталось совсем чуть-чуть.
Когда очередь дошла до Ваньки подниматься по ступенькам, Митя с силой дёрнул своего товарища и сам сразу же юркнул под вагон. Немец, стоявший рядом, не ожидал такого поворота событий и промедлил, прежде чем началась стрельба по беглецам, да и всё перегородивший эшелон был помехой. Среди фашистов поднялась суматоха.
Митя бежал к лесу из последних сил и не знал, бежит ли рядом с ним Ванька. Страх мешал обернуться, а пули свистели то справа, то слева. Сердце бешено колотилось, а мысли наоборот завершили свой ход.
Конвойные не стали догонять сбежавших, хотя стрельба не прекращалась до тех пор, пока Митю и Ваньку совсем не стало видно. Проворность и желание жить помогли. Они спаслись.
Я с гордостью говорю, что мой дед — герой, так как поступок, который он совершил, можно расценивать как подвиг, хотя дед и не был рядовым Великой Отечественной войны. Но он знал её не понаслышке. Это он — тот долговязый пятнадцатилетний мальчишка Митька, выживший в том пекле, не побоявшийся бежать из плена под обстрелом фашистских пуль. Он бежал, чтобы жить на своей земле, чтобы быть нужным своей Родине. Дед настолько был предан ей, что сама мысль о жизни в неволе на чужбине была для него мучительной. И какие тяжёлые периоды ни наступали бы в СССР — периоды репрессий, периоды перестроек и развалов — дедушка никогда не судил правящих страной, он всегда был патриотом своей Родины. Всё это было свято для него.