Ноябрь беден на кинофантастику. С некоторыми допущениями к жанру можно отнести французский мультфильм «Миа и Мигу» (Mia et le Migou) о девочке, которой, чтобы найти отца, необходимо пройти через волшебную гору, чьи недра населены невероятными существами; мультэкранизацию классической сказки братьев Гримм «Рапунцель» (Rapunzel/Tangled): да киноверсию мордобитной игры «Теккен» (Tekken). Скорее всего, кинопрокатчики просто испугались конкуренции с мировой премьерой первой части седьмого фильма суперблокбастера «Гарри Поттер и Дары Смерти. Часть I» (Harry Potter and the Deathly Hallows: Part I).
Зато предрождественский декабрь — традиционное время для фэнтези и сказок. Центральные события месяца — третья часть саги «Хроники Нарнии: Покоритель зари» (The Chronicles of Narnia: The Voyage of the Dawn Treader) и долгожданная премьера римейка классики НФ «Трон: Наследие» (Tron Legacy).
Не обойдется и без большого блока анимации — на этот раз российские мультфильмы почти не уступают зарубежным. Наших полнометражных мультфильмов будет представлено аж три: «Волшебный кубок Роррима Бо», «Три богатыря и Шамаханская царица», «Щелкунчик 3D», Западная анимация ответит французским фэнтези-мультфильмом «Брэндан и секрет келлов» (The Secret of Kells).
Ну а что же игровое кино? Нас ждет язвительная фантастика от хулигана Вуди Аллена «Ты встретишь высокого незнакомого брюнета» (You Will Meet a Tall Dark Stranger), масштабная экранизация «Путешествий Гулливера» (Gulliver's Travels), а также российские ленты: триквел «Любовь-морковь 3» и уже переносившаяся премьера комедии «Поцелуй сквозь стену».
Тимофей ОЗЕРОВ
АРКАДИЙ ШУШПАНОВ УДАР МОЛОТОБОЙЦА
Имя-отчество педагога были, как у Лермонтова, — Михаил Юрьевич. А фамилия подкачала — Савоськин. Когда Ростик вошел и поздоровался, тот, подобно легендарному Цезарю, занимался двумя делами одновременно. Вносил записи в журнал спецдисциплин и слушал плеер. Наверное, поэтому на Ростике Михаил Юрьевич сфокусировался не сразу. Даже посмотрел так, будто видел впервые.
— Он охотится за мной, — сообщил Ростик без всякого вступления.
— Кто? — Савоськин выпрямился, извлек крохотный наушник и убрал в карман черного пиджака.
— Помните, мы Чехова проходили? — Ростик посмотрел на классную доску. Михаил Юрьевич обернулся и взглянул туда же.
На доске твердая рука вывела дату и тему занятия: «Русский символизм».
Каллиграфический почерк Савоськина был предметом разговоров. Впрочем, не только он.
Выглядел Михаил Юрьевич лет на тридцать. В лицее появился недавно, с начала учебного года. Читал два спецкурса, а когда классная Эльвира вдруг подхватила грипп задолго до сезона эпидемий, согласился ее замещать.
Откуда взялся Савоськин, никто не знал. Лекторов из университета представляли: «Доктор наук, профессор такой-то». Михаила Юрьевича назвали просто по имени.
А Чехова должны были пройти еще в мае. Он значился последним в лицейской программе за десятый класс. Но тему Эльвира перенесла на осень, а сама вот занемогла.
Михаил Юрьевич повел дело основательно. Читали много, в том числе и вне программы.
— Вы тогда эпиграф на доске написали, — Ростик процитировал: — «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял бы кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные…»
— Да, было такое, — ответил Михаил Юрьевич. — Это из «Крыжовника». Вы его не проходили.
— Неважно. Он за мной охотится.
— Кто? — Разговор явно сворачивался в кольцо.
— Кто-нибудь с молоточком. Он есть. У меня — точно.
— Подожди, — остановил Савоськин. — Это ведь рассказ, там человек мечтал стать помещиком и посадить крыжовник. В конце концов посадил. И ничего ему стало больше не надо. Все по барабану, как говорит ваш Макс Разумовский. Вот потому его брат, доктор, — не Макса брат, а помещика, — и сказал, что у каждого за дверью должен стоять кто-то с молоточком. Чтобы тот, кто доволен и счастлив, не забывал, что есть несчастные. Фигура речи.
— Никакая не фигура, — мотнул головой Ростик.
— Подробнее.
— Я… не знаю, откуда он взялся. Это как раз после того урока было. Я стук услышал. А потом увидел его. На улице. Стоит и смотрит на меня. А в руке — молоток. И в одежде такой… ненашенской.