– Никак догнали, братцы!
– Ну, Господи, благослови!
Ощетинившись гарпунами и слегами, строй ринулся в атаку, увлекая за собой песчаные лавины.
– Ур-ра! – нестройно прокатилось по цепи.
Противоположный склон вдруг откликнулся звонким эхом. Вражеские муравьи, как по команде, разбежались в стороны, а над обрывом всколыхнулась густая поросль копий.
– Ур-ра! – донеслось оттуда, и навстречу каторжникам обрушился поток таких же оборванных людей, подгоняемых жвалами солдат.
Обе волны неудержимо катились вниз, не в силах задержаться на зыбких склонах.
– Стой! Стой! – отчаянно закричал Шабалин.
Обогнав цепь, он первым оказался на дне русла и заметался в стремительно сужающемся пространстве между армиями.
– Отставить, мать вашу! Куда?! – он перехватил слепо размахивающего дрыном Блошку и отшвырнул его назад, под ноги катящейся толпе.
Крики утихли. Обе армии, тяжело дыша, остановились, разделяемые узкой глинистой полосой на дне русла.
– С ума посходили! – произнес Шабалин, переводя дух. – С кем воевать собрались?
– А чего ж они? – злобно крикнули в толпе. – Сколько наших порезали! За такое убить мало!
– Заткнись, Меченый! – прапорщик поднял руку, требуя тишины. – Сперва разобраться надо.
– Чего там разбираться! – упрямо скривилось лицо со шрамом. – Они воду унесли – не разбирались!
– Подавиться бы вам той водой! – раздалось во встречной цепи. – Кто наших тлей передушил?!
Вражеская цепь угрожающе загудела. Кулипаныч повернулся к Шабалину.
– Командуй, старшой, щас мы им живо наваляем! Шабалин угрюмо покачал головой.
– Остынь, старик. Не терпится кровь пролить за родной муравейник?
– Да я ее с четырнадцатого года лью и не знаю, за что!
– Чего ждете?! – забился Блошка, вырываясь из удерживающих его рук. – Они Макарку зарезали! И вас всех перебьют!
– Не бреши ты, сморчок! – донесся со стороны противника голос, показавшийся Егору неожиданно знакомым. – По соплям получишь за клевету!
Яшка вдруг встрепенулся.
– Прокопенко! Ты, что ли? – крикнул он, вытягивая шею.
– Ох, мать моя! – из вражеских рядов, толкаясь, полез красноармеец в разодранной гимнастерке. – Здорово, командир!
– Как же ты, сукин кот, среди этой сволочи оказался?! – негодовал Косенков. – Ты же из нашего муравейника!
– А хрен его знает, Яков Филимоныч! Тут много таких! Какой-то штаб-ротмистр нас на бабу променял!
За спиной Прокопенко произошло шевеление, и к нему присоединились еще несколько красноармейцев.
Яшка, подсмыкнув обкусанные галифе, строго направился к ним.
– Это как же понимать, товарищи бойцы?! – раскатился его гневный голос, ударяя в высокие берега. – Вы на кого наступаете? На своего же боевого командира наступаете! С бандитами снюхались? Людей по баракам режете? Последние трудовые горшки отымаете!
– Зря ты так, Яков Филимоныч, – насупился Прокопенко. – Не резали мы никого. Нас только что из лагеря пригнали.
– Ишь ты, как ловко устроился! – Косенков хлопнул себя по ляжкам. – Пригнали его! Ты командир отделения или скотина подъяремная? Человеческое разумение у тебя должно быть аль нет?
Он отодвинул понурившегося Прокопенко, прошел между красноармейцами и, уперев руки в бока, остановился перед строем противника.
– Я ведь ко всем обращаюсь, господа хорошие! Привыкли чужим умом жить? За генералами на чужбину полетели, а они вас – в каторгу! Теперь что же, муравьями прикрываетесь? Новых хозяев нашли? А эти самые муравьи… вот прапорщик не даст соврать, – он ткнул большим пальцем через плечо, – только что пустили в расход без малого сотню душ вашего же брата-каторжника. И с вами то же будет! Толпа загомонила.
– Как это так – в расход? За что?
– А ты не врешь, комиссар?
– Я вру?! – прогремел Косенков. – А ты вон у Блошки спроси, где его брательник единоутробный! – он повернулся к своим. – Где Иван да Семен, да Василий с Николаем? Боевые наши дружки, с которыми вместе не одного жука добыли, муравьиного льва за гриву дергали, последним куском делились! – Яшка голодно сглотнул. – Где они, я вас спрашиваю! Лежат верные наши товарищи на сырой земле, далеко разбросав руки да ноги, а кто и головы…
Яшка скорбно понурился, одним глазом из-под нахмуренной брови следя за настроением масс.
– Это верно, – вздохнул кто-то. – Сами как тли живем, а за чужие яйца воюем…
– Хлеба с двадцатого года не видали!
– Думаешь, нам легче? – откликнулся Кулипаныч. – Эвона я последнюю рубаху на охоте изорвал! Кто мне новую выдаст?
– Что рубаха? – подхватили в рядах противника. – Табачку бы хоть на затяжку! Мху, и того покурить не дают, все огня боятся!
– Табачку бы, табачку! – сладким стоном пронеслось по обеим армиям.
Яшка поднял голову.
– Знаю, кончится народное терпение! – голос его возвысился, покрывая общий ропот. – А ну, ребята, вали все сюда, на митинг! Резолюцию принимать будем! Долой войну! Братайся!
Противостоящие цепи дрогнули, рассыпаясь. Каторжники с обеих сторон потянулись к Яшке, бросая оружие и смешивая ряды.
– За что я вас, большевиков, ценю, – сказал, подходя, Шабалин, – так это за ораторский талант. Вроде наврал с три короба, а пронял до самых печенок, будто отец родной!
– Классовое учение всесильно, – назидательно сказал Косенков, – потому что оно верно.
– Немедленно прекратить наступление! – кричал полковник Лернер, перегнувшись через стол и комкая побелевшими пальцами некстати подвернувшиеся под руку наряды на крупу. – Вы слышите, штабс-капитан? Немедленно!
На высоком табурете перед ним, робко поджав рахитичные лапки, застыл большеголовый муравей с необычайно длинными, широко расставленными усиками. Фасеточные глаза муравья безучастно смотрели в разные стороны, многократно отражая стены, пол и потолок – все, что угодно, только не разгневанное лицо полковника. Возле муравья суетился поручик Яблонский, непрерывно поливая его голову охлаждающей жидкостью. Глаза поручика разительно напоминали муравьиные, в них блуждало то же безучастное выражение.