Все случилось так быстро, что мне даже некогда было взглянуть, как там мой пассажир. Он лежал, раскинув руки, на полу салона, и я не знал, мертв он или только без сознания. Но теперь мы оказались в зоне, контролируемой свободными людьми, да и мощности уже не хватало на превышение скорости, так что никаких причин вести машину вручную не было. Я включил ответчик, дал запрос на регистрацию в общем транспортном потоке и, не дожидаясь ответа, переключил управление на автомат. Затем перебрался в салон и осмотрел своего пленника.
Он дышал. На лице краснела здоровенная ссадина, но вроде бы я ничего ему не сломал. Хотел привести его в чувство — шлепнул пару раз по щекам, пощипал за мочки ушей — однако ничего не помогало. Мертвый паразит уже начал вонять, но его просто некуда было деть. В конце концов я оставил пассажира в покое и вернулся на водительское сиденье.
Часы на панели показывали 21:37 по Вашингтону, а лететь оставалось больше шестисот миль. Даже без учета того, что нужно еще сесть, добраться до Белого дома и разыскать Старика, получалось, что я смогу появиться перед ним чуть позже полуночи, а значит, слишком поздно, и Старик, как пить дать, устроит мне разнос.
Я попробовал вызвать Старика по оперативной связи.
Оказалось, мой аппарат не работает. Наверное, я ударил его во время одной из «разминок», что навязали мне паразиты. Сунув аппарат обратно в карман, я подумал, что день складывается на редкость неудачно — в такие дни, как говорят, даже с постели вставать не стоит. Затем включил коммуникатор на приборной панели и принялся вызывать наземную транспортную службу.
Экран засветился, и передо мной возникло изображение молодого человека: я с облегчением отметил, что он сидит по пояс голый.
— Наземная служба. Зона Фокс-одиннадцать. Какого черта вы делаете в воздухе? Я пытался связаться с вами с того самого момента, как вы вошли в мою зону.
— Сейчас некогда объяснять, — резко сказал я. — Срочно соедините меня с ближайшим армейским подразделением. Дело не терпит отлагательств!
На лице у него появилась неуверенность, но тут экран мигнул, и сразу возникло новое изображение, на этот раз военный центр связи. На душе стало тепло и спокойно, потому что все как один сидели по пояс голые, включая и молодого офицера на первом плане. Я готов был расцеловать его, но вместо этого лишь сказал:
— У меня важное сообщение. Соедините меня через Пентагон с Белым домом.
— Кто вы такой?
— Сейчас нет времени! Я агент секретной службы, но мои документы вам все равно ничего не скажут. Поторопитесь!
Возможно, я уговорил бы этого офицера, но его вытеснил из камеры командир.
— Немедленно приземляйтесь!
— Послушайте, капитан, — сказал я. — У меня срочное сообщение. Вы должны соединить…
— А у меня приказ! — отрубил он. — Уже три часа, как гражданским машинам запрещено подниматься в воздух. Немедленно приземляйтесь!
— Но я должен…
— Если вы не приземлитесь, вас собьют. Мы отслеживаем вашу траекторию. Я запускаю ракету — она взорвется в полумиле впереди. Любой другой маневр, кроме захода на посадку, — и следующая будет ваша.
— Да послушайте вы, наконец! Я приземлюсь, но мне нужно…
Он просто отключился, и я остался перед пустым экраном.
Первая ракета взорвалась даже ближе чем в полумиле. Пришлось садиться.
Ждать пришлось недолго. Меня осветили ракетами, и не успел я проверить приборы, как рядом начали приземляться военные машины. Меня потащили в штаб, где я лично встретился с тем капитаном. Он даже дал мне поговорить с Белым домом. Правда, уже после того, как психологи допросили меня под гипнозом и привели в чувство дозой стимулятора. К тому времени в Вашингтоне было 1:13. Операция «Ответный удар» началась один час и тринадцать минут назад.
Старик выслушал мои выводы, что-то неразборчиво и мрачно пробурчал, затем сказал, чтобы я отыскал его утром.
Операция «Ответный удар» провалилась так, как не проваливалась никакая другая в истории американской армии. Не операция, а «пшик». Десант планировался ровно в полночь, сразу более чем в 9600 пунктах, в перечень которых входили редакции газет, диспетчерские транспортные службы, релейные телестанции и прочие важные учреждения. Группы состояли из парашютистов-десантников и техников — последние для того, чтобы наладить связь из захваченных пунктов.
После захвата все местные станции должны были передать обращение Президента. Предполагалось, что на отвоеванных у врага территориях сразу же вступит в силу режим «Голая спина». И все. Война закончена, останется мелкая подчистка.
В двадцать пять минут после полуночи начали поступать первые доклады о захвате отдельных пунктов. Чуть позже пошли просьбы о подкреплении из других точек. К часу ночи были высланы последние резервные подразделения, но в Вашингтоне по-прежнему считали, что операция развивается успешно — настолько успешно, что в некоторых случаях командиры соединений сами вылетали в районы боевых действий и докладывали с мест.
Больше о них никто ничего не слышал.
Красная зона поглотила ударную группировку, словно ее и не было. Одиннадцать с лишним тысяч боевых машин, более ста шестидесяти тысяч десантников и техников, семьдесят один старший офицер — стоит ли продолжать? Соединенные Штаты потерпели самое страшное со времен Черного Воскресенья поражение. Я не собираюсь критиковать Мартинеса, Рекстона, объединенный штаб и, тем более, этих бедолаг-десантников. Операция планировалась, исходя из представлений, которые в то время казались правильными; положение требовало быстрых решительных действий с привлечением лучших людей.
Наверное, только после рассвета, как я понимаю, до Мартинеса и Рекстона наконец дошло, что победные рапорты попросту сфабрикованы их же людьми. Нашими людьми, но уже захваченными в рабство и участвующими в маскараде. После моего доклада, который опоздал больше чем на час и уже не мог остановить операцию, Старик пытался убедить их не посылать в красную зону подкрепления, но они настолько ошалели от успехов, что не желали ничего слушать.
Старик просил Президента, чтобы тот настоял на визуальных проверках, однако связь с оперативными группами поддерживалась через орбитальную станцию «Альфа», и каналов для видеоинформации не хватало.
К утру они получили свои «видеоподтверждения». Телевизионные станции в центральных регионах страны гнали в эфир все те же заезженные передачи: «Мэри-Солнышко желает вам доброго утра», «Завтрак с Браунами», и прочую чепуху. Обращение Президента не прозвучало ни по одному каналу, и ни одна станция не признала, что произошло что-то необычное. К четырем утра доклады десантных подразделений вообще перестали поступать, а лихорадочные попытки Рекстона связаться с ними ни к чему не привели. Ударная группировка «Освобождение» просто бесследно исчезла.
Со Стариком я увиделся только в одиннадцать. Он выслушал мой теперь уже более обстоятельный доклад, ни разу не перебив и даже не отчитав меня, отчего я почувствовал себя совсем гнусно.
Но когда он собрался вернуться к своим делам, я решился спросить:
— Как насчет пленного? Он подтвердил мои выводы?
— Он-то? Пока без сознания. Врачи полагают, не выживет.
— Я бы хотел его увидеть.
— Занимайся лучше своим делом.
— У тебя есть для меня какое-то дело?
— Съезди в зоопарк. Там тебе кое-что покажут, и ты сразу увидишь все, что узнал в Канзас-Сити, в новом свете. Найдешь доктора Хораса, заместителя директора. Скажешь, что ты от меня.
Доктор Хорас, небольшого роста, приятный, общительный человечек, здорово напоминавший одного из своих бабуинов, сразу направил меня к доктору Варгасу, специалисту по экзобиологии, тому самому Варгасу, что участвовал во второй экспедиции на Венеру. Он-то и показал мне, что произошло. Если бы мы со Стариком вместо того, чтобы рассиживать на скамейке у Белого дома, отправились в Национальный зоопарк, мне просто не пришлось бы лететь в Канзас-Сити. Десяток паразитов, которых мы поймали в Конгрессе, плюс еще два, пойманные на следующий день, были отправлены в зоопарк и пересажены на человекоподобных обезьян — в основном, на шимпанзе и орангутангов.