Общество должно быть готово поддержать эти агрессивные устремления. К 40-м годам весь тоталитарный массив — пол Европы и пол Азии, где скопилась критическая масса неканализируемой агрессии, был готов к взрыву. И Гитлер, и Сталин «попали» в точки ожидания многих людей. Известно, что любой тоталитарный режим базируется на широко распространенном, свойственном большинству из нас стремлению не брать на себя ответственность. Когда решает кто-то, это дает ощущение уверенности, защищенности, покоя. А жить в меняющемся мире, где никто не ограничивает моей свободы, но никто и не поможет, — безумно тяжело. В нашей стране выросли поколения людей с установкой ведомых, чем и пользуются многие современные политические партии, якобы защищающие права «слабых и сирых». Кстати, при всей как бы заботе, попечении о человеке они отказывают ему именно в праве быть человеком, объявляя его слабым и сирым, зависимым, приписывая кому-то ответственность за все, что с ним происходит — словом, приравнивая человека к вещи, которой неумело распорядились. Новые лидеры, как и Гитлер, Сталин, используют самые неизменные инстинкты толпы, и очень часто — зависть. Неважно, у кого «Вольво», у кого велосипед — было бы это ненавистным знаком удачи в глазах человека, считающего себя униженным. «Объединившись, вы сможете отомстить „им“ за то, что вы слабые и сирые», — говорят им. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем», — отвечают они. Налицо подмена цели: не построить хорошую жизнь, а разрушить старую, возмутив покой тех, кто в нее врос.
Другая сторона той же медали — крайний индивидуализм. Вспомните наш парламент. Поведение некоторых депутатов отмечено — я, к сожалению, не преувеличиваю — прямо-таки клиническими симптомами. Они ориентируются не на цель — принятие закона, а на изживание каких-то собственных глубоко спрятанных комплексов. Отсюда принципиальная невозможность договориться, так как дело интересует их во вторую очередь.
Россия часто кажется страной крайностей, где влечение к смерти и к жизни существуют в архаичной форме…
Не надо исходить из того, что агрессивность — это непременно что-то плохое, без нее род человеческий не стал бы «венцом творенья». И во всех тех грустных вещах, о которых я сказал, есть один положительный момент: мы народ молодой, мы полны сил. Россия не похожа на усталые нации Европы: они ведь такие мудрые не оттого, что добрые — просто нет сил желать. Наша витальная, жизненная сила проявляется часто в первозданных, диких формах; но уже то, что она есть, — дает право надеяться, что, научившись направлять ее в конструктивное русло, мы сможем стать обществом удачников.
На языке сценариев неудачника мы назвали Лягушкой, а победителя — Принцем или Принцессой. Родители в основном желают своим детям счастливой судьбы, причем желают им счастья в той роли, которую для них избрали. Они бывают против изменения избранной для своего ребенка роли, за исключением, может быть, только особых случаев. Мать, воспитывающая Лягушку, хочет, чтобы дочь была счастливой Лягушкой, но противится любой ее попытке стать Принцессой («Почему ты решила, что ты?..») — Отец, воспитывающий Принца, желает сыну счастья, но он предпочитает видеть его скорее несчастным, чем Лягушкой.
Психотерапевту советуем в первую очередь выяснить все в отношении сценария: кому он принадлежит — победителю или неудачнику. Это легко понять, ознакомившись с манерой пациента говорить. Победитель обычно выражается так: «В другой раз не промахнусь» или «Теперь я знаю, как это делать». Неудачник же скажет: «Я бы конечно…», «Да, но…». Бывают еще неполные неудачники или, как мы их называем, непобедители, которым сценарием предназначено тяжко трудиться, но не для того, чтобы победить, а чтобы удержаться на имеющемся уровне. Это те люди, которые говорят: «Во всяком случае, спасибо и за это». Непобедители чаще всего кажутся прекрасными согражданами, сотрудниками, ибо они всегда лояльны, всегда прилежны и благодарны судьбе, что бы она им ни принесла. Проблем они никому не создают. Это люди, о которых говорят, что они приятные в общении, хорошие соседи. Победители же создают окружающим массу проблем, так как в жизни они борются, вовлекая в борьбу других сограждан. Однако большинство неприятностей причиняют себе и окружающим неудачники. Они остаются неудачниками, даже добившись определенного успеха, но если попадают в беду, то пытаются увлечь в нее всех рядом стоящих.
Результат
Айзек Азимов
Глазам дано не только видеть
После сотен миллиардов лет он вдруг вообразил себя Амисом. Не комбинацией волн фиксированной длины, что все это время в целой Вселенной была эквивалентом Амиса, а звучанием имени. В память осторожно, несмело закрадывалось воспоминание о колебаниях звука, давно им не слышанного и больше ему не слышного.
Новое, увлечение вызволило из глубины памяти еще множество вещей, таких же древних-предревних, чей возраст измерялся эрами, эпохами, вечностью. Амис выровнял энерговихрь, сгусток своей индивидуальности в безбрежной всеобщности, и его силовые линии пролегли меж звезд.
От Брок пришел ответный сигнал.
Конечно, решил Амис, Брок нужно сообщить. И почувствовал слегка трепещущий нежный энергоимпульс Брок:
— Амис, ты идешь?
— Конечно, иду.
— И в состоянии будешь участвовать?
— Да! — Силовые линии Амиса пронизала дрожь волнения. — Абсолютно точно. Я придумал совершенно новый вид искусства. Что-то в самом деле невероятное.
— Зачем ты впустую тратишь энергию? Неужели ты думаешь, что после двухсот миллиардов лет можно изобрести нечто новое?
На какой-то миг импульс Брок вышел из фазы, и связь пропала: Амису пришлось спешно корректировать свои силовые линии. Он отдался течению других мыслей, созерцая стремительное движение опушенных звездами галактик по бархату небытия, и, охватив сознанием межгалактическое пространство, ощущал биение силовых линий в бесконечном множестве проявлений энергожизни.
Амис воззвал:
— Брок, прошу, впитай мои мысли. Не экранируйся. Я хочу использовать Материю. Представляешь: Симфония Материи! Что толку биться над Энергией? Согласен, в Энергии нет ничего нового — откуда в ней новому быть?! Но разве это не указывает на то, что следует взяться за Материю?
— Материя! — В энергоколебаниях Брок возникли волны отвращения.
— Почему бы и нет? — возразил он. — Мы сами когда-то были материей… Кажется, триллион лет тому назад! Так почему бы посредством Материи не создавать фигуры, или абстрактные формы, или… слушай, Брок… почему бы не воплотить в Материи — имитационно, конечно — нас самих, какими мы были когда-то?
— Не помню я, как это было. И никто не помнит, — отвечала Брок.
— Я помню! — горячо возразил Амис. — Я думаю только об этом, ни о чем кроме, и уже начинаю припоминать. Брок, позволь, я тебе покажу. Если я прав, если так и было — скажи. Прошу тебя, скажи!
— Нет. Все это мерзко и глупо.
— Брок, прошу, позволь мне попробовать. Мы же старые друзья, с самого начала… мы же вместе стали излучать энергию… с того самого мгновения, как сделались теми, кто мы есть. Брок, пожалуйста!
— Хорошо. Только быстро.
Такого возбуждения в собственных силовых линиях Амис не ощущал уже… сколько? Если его попытка удастся, у него достанет сил использовать Материю перед ассамблеей энергосущностей, уже который век, которую эпоху столь безотрадно ждущих чего-либо нового.
Материю разметало меж галактик, но Амис, отбирая все атомные крохи с каждого кубического светового года, собрал ее, сбил ком в пластичную массу и придал ему форму сужающегося книзу яйца-овоида.