— А эта штука откуда? Что-то я не припомню, чтоб ты умел дудеть в саксофон…
— А я никогда раньше и не умел, — ответил Хэнк.
Он принес сакс от Верджа и поднес мундштук к губам, и сакс мучительно застонал, и зажурчал беззаботно.
— Черт побери, — воскликнул Вердж. — У тебя здорово получается!
Модель «Т» весело прыгала по дороге, крылья хлопали, ветровое стекло дребезжало, а катушки магнето, навешенные на приборный щиток, звякали, щелкали и стрекотали. А Хэнк знай себе дул в саксофон, и тот отзывался музыкой, громкой и чистой. Вспугнутые ночные птицы издавали резкие протестующие звуки и падали вниз, стремительно врываясь в узкую полосу света фар.
Модель «Т» опять выбралась из долины и, лязгая, взобралась на холмы. И опять побежала по гребню, по узкой пыльной дороге под луной, меж близких пастбищных оград, за которыми маячили, провожая машину тусклыми глазами, сонные коровы.
— Черт меня побери, — воскликнул Вердж, — ну просто все как встарь! Мы с тобой вместе, вдвоем, не считая Луны. Что с нами стряслось, Хэнк? Где мы дали промашку? Мы снова вдвоем, как было давным-давно. А куда делись годы в середине? Зачем они были нужны, эти годы в середине?
Хэнк ничего не ответил. Он продолжал дуть в саксофон.
— Разве мы просили слишком много? — продолжал Вердж. — Мы были счастливы тем, что имели. Мы не требовали перемен. Но старые друзья отошли от нас. Они переженились, нашли себе постоянную работу, а кто-то даже пробился на важный пост. Это самое неприятное, когда кто-то сумел пробиться на важный пост. Нас выбросили за борт. Нас двоих, тебя и меня, тех, кто не хотел перемен. Может, мы цеплялись за молодость? Нет, не только. Тут было и что-то другое, за что мы цеплялись. Наверное, просто за время, совпавшее с нашей молодостью. Каким-то образом мы и сами сознавали, что дело не только в молодости. И были, конечно, правы. Так хорошо не бывало больше никогда…
Модель «Т» скатилась с гребня и нырнула на долгий крутой спуск, и тут они увидели впереди внизу широкую многополосную автостраду, всю испещренную огоньками движущихся машин.
— Мы выезжаем на большое шоссе, Хэнк, — сказал Вердж. — Может, стоит свернуть в сторонку и не связываться? Твоя модель «Т» — славная старушка, лучшая из своих ровесниц, слов нет, но уж больно резвое там движение…
— Я же ничего не могу сделать, — ответил Хэнк. — Я ею не управляю. Она сама по себе. Сама решает, чего ей надо.
— Ну и ладно, какого черта, — заявил Вердж. — Поедем, куда она хочет. Мне все равно. В твоей машине мне так спокойно. Уютно. Мне никогда не было так уютно за всю мою треклятую жизнь. Черт, ума не приложу, что бы я делал, не объявись ты вовремя. Да отложи ты свой дурацкий сакс и хлебни хорошенько, пока я все не вылакал…
Хэнк послушался, отложил саксофон и сделал два основательных глотка, чтобы наверстать упущенное, а к тому моменту, когда он вернул бутылку Вержу, машина разогналась, въехала на откос, и они очутились на автостраде. Модель «Т» радостно побежала по своей полосе. И обогнала несколько других машин, отнюдь не стоявших на месте. Крылья загремели громче, а трескотня катушек магнето напоминала пулеметные очереди.
— Ну и ну, — восторженно заявил Вердж, — вы только гляньте на эту бабушку! В ней жизни на десятерых. Слушай, Хэнк, ты имеешь представление, куда мы держим путь?
— Ни малейшего, — ответил Хэнк и снова взялся за саксофон.
— А, черт, — сказал Вердж, — какая разница, куда мы едем, лишь бы ехать! Тут недавно был указатель, и на нем написано «Чикаго». А может, мы, правда, едем в Чикаго?
Хэнк на минутку вынул мундштук изо рта.
— Может, и так. Меня это не волнует.
— Меня, в общем, тоже, — откликнулся старина Вердж. — Чикаго, эй, принимай гостей! Лишь бы выпивки хватило. Похоже, что хватит. Мы же то и дело прикладывались, а в бутылке еще больше половины…
— Ты не голоден, Вердж? — спросил Хэнк.
— Черт возьми, нет! — ответил Вердж. — Не голоден и спать не хочу. Никогда не чувствовал себя так хорошо. Лишь бы выпивки хватило, и эта куча железа не вздумала развалиться…
Модель «Т» гремела и лязгала, но бежала наравне с целой стаей машин, мощных и обтекаемых, которые не гремели и не лязгали, и Хэнк играл на саксофоне, а старина Вердж размахивал бутылкой и вопил всякий раз, когда дребезжащая старушка обставляла «Линкольн» или «Кадиллак». Луна висела в небе — и, кажется, на одном месте. Автострада перешла в платное шоссе, и перед ними мрачной тенью возникла первая кассовая будка.
— Надеюсь, у тебя есть мелочь, — сказал Вердж, — что до меня, я пустой — хоть шаром покати…
Однако мелочь не понадобилась, потому что, едва модель «Т» подкатила поближе к шлагбауму при въезде на платный участок, шлагбаум поднялся, и громыхающая машина прошла бесплатно.
— Все вышло по-нашему! — завопил Вердж. — С нас не берут платы и не должны брать! Мы с тобой столько пережили, что нам теперь кое-что причитается…
Слева, чуть поодаль, выросла тень Чикаго. В башнях, громоздящихся вдоль озерного берега, сверкали ночные огни — но они объехали город по длинной широкой дуге. И как только обогнули Чикаго и нижнюю часть озера, как только одолели затяжной поворот, похожий на рыболовный крючок, перед ними открылся Нью-Йорк. — Я не бывал в Нью-Йорке, — заявил Вердж, — но видел картинки Манхэттена, и, чтоб мне провалиться, это Манхэттен. Только я не догадывался, Хэнк, что Чикаго и Манхэттен так близко друг от друга.
— Я тоже не догадывался, — ответил Хэнк, прерывая игру на саксе. — География, конечно, вверх тормашками, но какое нам дело до географии? Пусть эта развалина шляется где угодно, весь мир теперь принадлежит нам…
Он вернулся к саксофону, а модель «Т» продолжала свою прогулку. Прогрохотала каньонами Манхэттена, объехала вокруг Бостона и спустилась назад к Вашингтону, к высокой игле одноименного монумента и старику Эйбу Линкольну, сидящему в вечном раздумье на берегу Потомака.
Потом они спустились еще дальше к Ричмонду, проскочили мимо Атланты и долго скользили вдоль залитых лунным светом песков Флориды. Проехали по старинным дорогам под деревьями, обросшими бородатым мхом, и заметили слева вдалеке огни кварталов Нью-Орлеана. А затем вновь направились на север, машина вновь резвилась на гребне, а внизу опять расстилались чистенькие угодья и фермы. Луна висела там же, где и раньше, не сдвигаясь с места. Они путешествовали по миру, где всегда было три часа ночи.
— Знаешь, — произнес Вердж, — я бы не возражал, если бы это длилось без конца. Не возражал, если б мы никогда не приехали туда, куда едем. Это так здорово — ехать и ехать, что не хочется узнавать, где конечная остановка. Почему бы тебе не отложить свою дудку и не хлебнуть еще чуток? У тебя же, наверное, во рту пересохло…
Хэнк отложил саксофон и потянулся за бутылкой.
— Знаешь, Вердж, у меня точно такое же чувство. Вроде бы нет никакого смысла беспокоиться о том, куда мы едем и что случится. Все равно нет и не может быть лучше, чем сейчас…
Там, у темного павильона, ему чуть не припомнился какой-то слух про старину Верджа, и он хотел даже сказать об этом, но хоть режь, не мог сообразить, что именно. Теперь сообразил — но это оказалась такая мелочь, что вряд ли заслуживала упоминания. Ему рассказывали, что старина Вердж умер.
Он поднес бутылку к губам и приложился от души, и, ей-же-ей, в жизни не доводилось пробовать спиртное и вполовину столь же приятное на вкус. Он передал бутылку другу, снова взялся за саксофон и стал наигрывать, ощущая пьянящий восторг, а призрак модели «Т» катил, погромыхивая, по залитой лунным светом дороге.
Перевел с английского Олег БИТОВ
Олег Табаков
Не оглядывайтесь назад, или Интервью без ностальгии
Не правда ли, уважаемые читатели, душевные переживания героев Клиффорда Саймака очень созвучны настроению наших дней. Время, «совпавшее с нашей молодостью», возможно, было нелепо, но, кажется, благородней, чем нынешнее. Так думают многие, однако далеко не все: противоположные интонации звучат в интервью известного актера и режиссера Олега Табакова, которое он дал нашему корреспонденту Татьяне Рассказовой.