В девяностые годы наилучшей точкой приложения усилий скорее всего окажется работа. Мир бизнеса и рабочее место заменили собою церковь и народное собрание как первичную социальную арену. Именно на работе мы встречаемся с людьми, проводим большую часть времени и формируем мнения и ценности. Как социальный институт бизнес задает стандарты для развития индивидуальной ответственности и умения управлять. Мириады мелких промышленных предприятий образуют скелет локального сообщества. Некоторые из этих мелких предприятий на собственном примере продемонстрировали, что выгода может успешно сочетаться с социальными интересами. Например, небольшая компания по производству кондитерских товаров разбила сад на пустыре, примыкающем к пекарне. Его возделывают заключенные из окружной тюрьмы, бездомные и люди, которые долго и безуспешно искали работу. Продукцию покупают несколько известных ресторанов, а доходы делятся между компанией и рабочими.
Именно мелкие предприятия, теснее связанные с жизнью обывателей, могут первыми сделать шаг в направлении уравновешивания старомодного индивидуализма с новыми потребностями общества. Предприниматель Э.Хоффман говорит: «Если в будущем доминирующим социальным институтом останется бизнес, нам придется сочетать цели бизнеса с социальными целями». Этот вид просвещенного предпринимательства — наша надежда на более удовлетворительное будущее. Но это не снимает ответственности с большого
Пора подумать о национальных ценностях не как о средствах оздоровления общества, а как о неотъемлемой принадлежности жизни каждого американца. Америка на собственном опыте убедилась, что нарушение пропорций ценностей ведет к печальным последствиям. Нам нет нужды искать новых ценностей, необходимо просто восстановить некогда существовавшее их равновесие. Основа американского идеала — наряду со стойким индивидуализмом — гражданский долг и сострадание к ближнему. Именно эти ценности помогли нам пережить гражданскую войну, великую депрессию и обе мировые войны. Они могут стать надежной опорой и для будущего Америки.
Перевела с английского Ирина Москвина-Тарханова.
«— Человек, — сказал Гарри Морган, глядя на них обоих. — Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один. — Он остановился. — Все равно человек один не может ни черта.
Он закрыл глаза. Потребовалось немало времени, чтобы он выговорил это, и потребовалась вся его жизнь, чтобы он понял это».
Эрнест Хемингуэй. «Иметь и не иметь».
Люциус Шепард
Красавица-дочь добытчика чешуи
Вскоре после того как померк на заре мироздания свет Благодати, но птицы продолжали еще парить в небесах, а земные твари, даже самые гнусные, светились, точно святые, ибо зло, что властвовало над ними, было чистым и прозрачным в своей первозданности, возник городок Хэштаун. Он располагался на спине дракона Гриауля, чудовищного зверя длиной в добрую милю, навеки обездвиженного колдовскими чарами; впрочем, слабая искорка жизни в нем все-таки теплилась: он правил долиной Карбонейлс, вмешивался в судьбы населявших ее людей и диктовал свою волю, внушая те или иные мысли. От плеча до хвоста тело дракона было покрыто землей, поросло травой и деревьями, а потому издалека он представлялся деталью пейзажа, одним из множества окружавших долину холмов. Если не считать участков, ободранных добытчиками чешуи, то вблизи взгляд наблюдателя различал лишь правую заднюю лапу, массивную шею и голову, причем последняя лежала на земле; пасть была наполовину раскрыта, так что ноздри находились вровень с вершинами окрестных холмов. Хэнгтаун помещался сразу за лобной костью, что нависала подобием замшелого утеса на высоте почти восьмисот футов над долиной, и насчитывал несколько десятков хижин с гонтовыми крышами. Хижины выстроились вдоль берега озера, которое питал ручей, сбегавший на спину Гриауля с соседнего холма; домишки прятались в зарослях черемухи и боярышника, скрывались за стволами чахлых дубков, над ними витало ощущение некоторой призрачности, сродни тому трепетному покою, что присущ древним руинам. Если бы не это ощущение, то всякому, кто вышел к озеру, могло показаться, что он глядит на обычное поселение, в котором разве что чуть меньше порядка: улицы усыпаны костями шипунов, липов и прочих драконьих паразитов, жители ходят в рванье и откровенно враждебны к чужакам.
Глава I
Большинство горожан составляли добытчики чешуи, мужчины и женщины; они сновали по телу Гриауля и даже проникали под его крылья в поисках треснувших или разломившихся чешуек, откалывали их, целиком или частями, и продавали в Порт-Шантей, где те шли нарасхват из-за целебных свойств, которыми якобы обладали. Платили добытчикам весьма щедро, но люди из долины, сами редко отваживались подниматься на дракона, относились к ним презрительно, к тому же жили обитатели Хэнгтауна недолго и частенько гибли при несчастных случаях — так, по мнению молвы, выражал свое недовольство Гриауль. Боясь его гнева, они тратили немалые деньги на всевозможные амулеты, которые должны были предохранить их от темных драконьих чар. Кое-кто носил на шее кусочки чешуи, уповая на то, что Гриауль воспримет подобный талисман как проявление безграничного уважения к себе. Дальше всех в попытках умилостивить дракона зашел, пожалуй, вдовец Райэлл. В день рождения дочери Кэтрин, который совпал с днем смерти его жены, он выкопал под полом своей хижины глубокую яму, добрался до шкуры дракона и обнаружил золотоносную чешуйку размером пять на пять футов. И до восемнадцати лет его дочь спала на той чешуйке: отец надеялся, что дух Гриауля войдет в нее и поможет впоследствии. Кэтрин сперва сопротивлялась, но постепенно увлеклась яркими снами, которые были заполнены полетами в неведомые края (по легенде, драконы явились в мир из иной вселенной, пролетев сквозь Солнце). Лежа на дне ямы, глядя на доски, что крепили стены колодца, девочка чувствовала порой, что под ней не твердая поверхность, а золотистая бездна.
За лобным рогом Гриауля, громадным костяным шпилем, основание которого располагалось между глаз дракона, а конец загибался в сторону Хэнгтауна, лоб покато переходил в рыло. Именно туда и пришла как-то туманным утром Кэтрин, одетая в свободные брюки и блузу, с мотком веревки на плече, крюками за поясом и инструментами в мешке. Она намеревалась отколоть кусок треснувшей чешуйки поблизости от губы дракона, прямо над одним из клыков. Закрепив веревку, она принялась за дело, которое заняло несколько часов. В пасти Гриауля росли зловещего вида растения, среди листвы проглядывала веточками красного коралла неровная поверхность раздвоенного языка, клыки прятались под узорным покровом лишайника, вокруг них вились струйки тумана и кружили хищные птицы, порой камнем падая в кусты, чтобы закогтить какую-нибудь ящерицу или полевку. Из трещин в костях выглядывали эпифиты, их длинные перевитые плети усеивали алые и сиреневые цветы. Зрелище впечатляло, и Кэтрин время от времени бросала работу и спускалась ниже, зависала футах в пятидесяти над кустами и вглядывалась в пасмурную глубь драконьего горла, гадая, что за существа обитают в его вековечном сумраке.
Солнце рассеяло утренний туман, и Кэтрин, потная и утомленная, взобралась на верхнюю челюсть и растянулась на чешуе. Жуя медовую грушу, она лениво рассматривала долину с ее зелеными холмами, пальмовыми рощами и далекими белыми домиками Теочинте, куда собиралась отправиться вечером, чтобы потанцевать и вскружить голову очередному ухажеру. Солнце припекало, поэтому Кэтрин сняла блузу и, обнаженная до пояса, улеглась на спину и зажмурила глаза. Она провела на грани между сном и явью едва ли не целый час. Из сладкой дремоты ее вырвал какой-то посторонний звук. Она, еще в полудреме нащупала блузу и села, но прежде чем успела определить, откуда донесся звук, что-то тяжелое рухнуло на нее и придавило к чешуе. На грудь девушки опустилась ладонь, в нос ударил едкий запах винного перегара.