— Есть ли у Вас целостная философская концепция? Почему русские философы довольствовались фрагментами учений, более или менее талантливыми?
— Нет у меня никакой системы. Я не думаю, что истина требует системы. Буду делать то, что считаю осмысленным и разумным. Постараюсь не терять способности видеть и признавать то, что видеть и признавать порою неприятно, тем более — доводить до конца неприятные выводы. Как это умел делать Г.П.Федотов.
Что касается русской философии, то ведь она вся относится к сравнительно узкому историческому периоду, ко времени «концов и начал». В XX веке великие системы создавать было невозможно. Фома Аквинский или Гегель являлись отнюдь не в переломные моменты истории. Они пришли на вершине известной эпохи. Средних веков. Нового времени. Когда идет ломка — пишут, как Монтень. Весь наш век — век таких же эссеистических философий. Самое значительное — это опыт личного исследования истины, безо всякой системы, опирающийся только на внутреннее чутье, без веры в аксиомы и догмы. У философов могут быть личные принципы (как были они у Федотова), может никаких принципов и не быть (как у В.В.Розанова), но это их личные принципы или беспринципность.
В свое время, когда отечественных мыслителей отправили на пароходе в Европу, там, почитав их «фрагменты», решили, что это — экзистенциализм. Шестов не имел понятия, разрушая философскую антологию, что явится родоначальником «де конструктивизма». Русские философы всегда жили весьма интенсивно, но — в русле отрывочной мысли, свойственной XX веку. Не думаю, что здесь чисто русская особенность. Если говорить о созданиях крупных, русская культура имеет их в области литературы — роман. Но опять-таки, сейчас не время романов, которые могли создать Толстой и Достоевский. Время — эссе, «опытов», попыток, фрагментов, записок. Когда кусочек истины отвоевываешь, опираясь только на себя. Сущность современной эпохи в том, что старые формы истины обветшали, новые не сложились. Но держаться надо за самого себя, а не за поручни системы.
«Призыв «познай самого себя» имеет, видно, существеннейшее значение, если Бог знания и света начертал его на фронтоне своего храма как всеобъемлющий совет, который он мог нам дать. Платон говорит, что осуществление этой заповеди и есть следование разуму, и Сократу Ксенофонта подтверждает это различными примерами. Трудности и темные места любой науки заметны лишь тем, кто ею овладел. Ибо нужно обладать некоей степенью разумения, чтобы заметить свое невежество, и надо толкнуть дверь, чтобы удостовериться, что она заперта. Отсюда и хитроумное платоновское положение, что знающим незачем познавать, раз они уже знают, а не знающим тоже незачем, ибо для того, чтобы познать, надо разуметь, что именно познаешь. Точно также обстоит с познанием самого себя. Каждый знает, что в этом отношении у него все в полном порядке, каждый думает, что отлично сам себя понимает, но это-то и означает, что решительно никто сам о себе ничего не знает…»
Марион Брэдли
МЕЧ АЛДОНЕСА
ы обгоняли ночь. «Южный Крест» совершил посадку на Дарковер в полночь. Я тут же пересел на лайнер, который должен был перенести меня в другое полушарие; прошел всего час, а в воздухе уже разливалось красноватое сияние — предвестник зари. Пол огромного корабля чуть накренился — мы начали снижение над приближающимися западными отрогами Хеллерса.
Шесть лет я скитался по другим планетам; я побывал в десятке других звездных систем; теперь я возвращался домой. Но никаких восторгов по этому поводу не испытывал. Ни ностальгии, ни возбуждения, ни даже сожаления. Я не хотел возвращаться на Дарковер, но и отказаться у меня не хватило духу.
Шесть лет назад я покинул Дарковер, чтобы никогда не возвращаться. Отчаянное послание Регента, направленное мне вдогонку, побывало на Терре, зовущейся также Землей, на Самарре, на Вэйнуоле. Это стоит огромных денег — послать персональное сообщение в другую галактику, даже по земной системе релейной связи, — но старый Хастур, Регент Лорд Семи Провинций не посчитался ни с чем. Просто отдал приказ. Однако я так и не понял, зачем я им вдруг понадобился. Все они были только рады избавиться от меня, когда я покидал планету.
Я отвернулся от окна, в которое просачивался бледный свет, и закрыл глаза, прижав ладонь здоровой руки к виску. Пассажиров космических кораблей при межзвездных перелетах обычно накачивают мощными седативами. Сейчас действие лекарства, которое вкатил мне корабельный врач, было на исходе; мною овладевала усталость, ослабляя защитные барьеры и пропуская тонкие струйки раздражающих телепатических сигналов.
Я уже ощущал на себе взгляды других пассажиров, брошенные исподтишка; их явно интересовало мое покрытое шрамами лицо, моя культя в подвернутом рукаве; но больше всего их интересовало, кто я такой и что собой представляю. Явный телепат. Выродок. И явно из рода Элтонов — одного из Семи Великих Родов, входивших в состав Комина, наследственной автаркической группы, которая правила Дарковером уже тогда, когда наше солнце еще и не собиралось гаснуть и превращаться в «красного карлика».
Да, из Элтонов, но все-таки не совсем такой, как другие. Мой отец, Кеннард Элтон, — теперь об этом знал любой мальчишка на Д арковере — позволил себе нечто почти позорное. Он женился — официально, соблюдая торжественную саранскую церемонию, — на земной женщине, представительнице ненавистной Империи, которая покорила всю обитаемую Галактику.
Он обладал достаточной властью, чтобы заткнуть рот любому. Он был нужен правителям Комина. После старого Хастура он стал в Комине самым могущественным человеком. Ему даже удалось заставить их смириться с моим появлением на свет. Но все они были просто счастливы, когда я покинул Дарковер. И вот теперь я возвращался обратно.
Передо мной сидели двое землян. Вид у них был профессорский: наверное, из тех исследователей, что проводили разведку и картографирование планеты; сейчас они, видимо, возвращались из отпуска. Они обсуждали старую, как мир, проблему происхождения и взаимовлияния культур.
— Возьмите тот же Дарковер, — донеслись до меня слова одного из собеседников. — Планета на ранней стадии феодализма, стремится приспособиться к культурному влиянию Земной Империи…
Я утратил к ним интерес. Просто удивительно, что многие земляне все еще считают Дарковер феодальной, даже варварской планетой. Только потому, что мы предпочитаем — всего лишь предпочитаем! — ездить на лошадях и на мулах, не тратим времени попусту на постройку шоссе и равнодушны к иноземным машинам и оружию. Только потому, что Дарковер, связанный старинными Соглашениями, не желает рисковать возвратом ко временам войн и массовых убийств с использованием этого оружия трусов, поражающего с дальнего расстояния. Соглашения — закон для всех планет Лиги Дарковера и для всех цивилизованных миров вне ее. Тот, кто намерен убить, должен и сам находиться в пределах досягаемости. Можно сколько угодно пренебрежительно отзываться о code duello[1] и о феодализме вообще. Я не раз все это слыхал, будучи на Терре. Однако не покажется ли вам более цивилизованным убить своего врага в рукопашной схватке мечом или ножом, нежели поразить тысячи незнакомых людей с безопасного для вас расстояния?
Население Дарковера все еще способно было устоять — тверже, чем многие другие планеты — перед блеском и соблазнами Империи. Она покоряла новые миры отнюдь не силой оружия, а хладнокровно ждала, когда местная культура попросту рухнет под напором земной и планета добровольно превратится в одно из новых звеньев гигантской, чудовищной, суперцентрализованной системы, поглощающей миры один за другим.