Бо заговорил было с ней, но она тенью проскользнула мимо него. Я сделала добрый глоток вина: на моих глазах Новенькая скрылась за ширмой Операционной, а я терпеть не могу эту комнату. Хорошо, что Док вечно пьян, и потому мы ею не пользуемся. С хирургией у меня связаны малоприятные переживания, о которых я всей душой хотела бы забыть.
Брюс вернулся.
— Послушайте, — сказал он с усилием, — дело вовсе не в перчатке, как вам наверняка известно, гнусные вы Демоны.
— А в чем же, дорогой ты мой? — спросил Сид. Рыжая с проседью борода придавала ему вид наивного простачка.
— В принципе, — заявил Брюс, подозрительно поглядывая на нас. (Мы сдержали улыбки.) — Смерть надела маску благого всемогущества. Мы не знаем, кто такие Скорпионы; мы видимся только с агентами вроде нас самих. Скорпионы поднимают нас из могил…
— Что в том плохого, приятель? — пробормотал Сид.
— …воскрешают нас и говорят, что мы должны сражаться против Скарабеев, которые вознамерились покорить космос в его прошлом, настоящем и будущем.
— А разве не так?
— Мы еще не очнулись, а нас уже отправляют на Глубину, кидают в какие-то сточные канавы вне пространства и времени. Мы вынуждены мотаться из прошлого в будущее, менять историю, расстраивать планы Скарабеев. У нас нет ни секунды передышки, шок накладывается на шок, наши нервы никуда не годятся, всякие представления о жизни рушатся в одно мгновение, слово «реальность» утрачивает смысл. Мы вконец запутались.
— Мы все прошли через это, сынок, — сказал Сид. Бо утвердительно мотнул головой.
— Ты бы видел меня, камарад, в мои первые пятьдесят снов, — проговорил Эрих.
— Посмотри на женщин, Брюс, — прибавила я.
— Разумеется, со временем я привыкну. Меня тревожит не сумятица в собственных мыслях, не утрата опоры под ногами, — говорил Брюс. — Я готов примириться с переделкой истории, с уничтожением бесценных красот прошлого, если мне пояснят, ради чего. Скорпионы не устают твердить, что для победы над Скарабеями нужно, чтобы Запад одолел Восток. Но как они того добиваются? Вот вам пример: чтобы стабилизировать положение в древнем Средиземноморье, они возвеличили Крит, осуществив очередную Великую Перемену за счет Греции, превратили Афины в город призраков, Платона в заурядного писателишку, а греческую культуру в нечто невообразимое!
— Но ты ведь помнишь «Диалоги», сынок, — сказал Сид. — Не поливай грязью Крит: у меня там подружка.
— Как долго я буду помнить Платоновы «Диалоги»? И кто еще, кроме меня, помнит их? — горько усмехнулся Брюс. — Другой пример. Скорпионы утверждали, что заинтересованы в могуществе Рима. Они так помогали Риму, что тот пал под ударами германцев и парфян через несколько лет после смерти Цезаря!
Тут в разговор вмешался Бо.
— Вы забыли упомянуть, сэр, что последнее падение Рима произошло благодаря усилиям образованного Скарабеями Нечестивого Тройственного Альянса, в который вошли мусульманизированные христиане, восточные народы и коммунисты. Скарабеи хотели, чтобы власть над миром перешла к византийцам, а от тех — к Восточной Церкви. Таков, сэр, трехтысячелетний план Скарабеев. Мы сражаемся за восстановление былой славы Рима.
— Успешно, надо полагать? — фыркнул Брюс. — Третий пример. Чтобы справиться с Россией, Скорпионы удержали Англию и Соединенные Штаты от участия во второй мировой войне. Нацисты вторглись в Новый Свет и создали свою империю, которая протянулась от соляных шахт Сибири до полей Айовы, от Нижнего Новгорода до Канзас-Сити!
Он замолчал. Волосы мои стали дыбом. Сзади нас послышался чей-то невыразительный голос, напоминавший скрип башмаков по снегу:
— «Соль, соль, я несу соль. Не бейте меня, господа. Соль, соль, соль».
Я обернулась. Док, согнувшись в три погибели, так что концы его длинного шарфа подметали пол, приближался к нам неверными шажками, пьяно тряся головой.
Мне вспомнилось, что Док провел последние месяцы своей жизни в нацистской соляной шахте.
Увидев нас, Док выпрямился и поправил цилиндр. Он было нахмурился, потом брови его разошлись, он пожал плечами и пробормотал:
— Дребедень.
— Верно; сэр, — произнес Бо, обращаясь к Брюсу,
— Война Перемен покончила с некогда великими цивилизациями. Но их место заняли другие, которые прежде были загублены на корню. Брешь, что образовалась после падения Рима, тут же заполнили крещеные германцы с империалистическими замашками. Лишь опытному историку-Демону под силу определить разницу между древней латинской и нынешней готической католической церковью. Вы говорили о Греции, сэр. Старую мелодию переложили на новый мотив. Да, Великая Перемена не проходит бесследно, однако, если не брать в расчет неизбежные несчастные случаи, то культуры, народы и отдельные личности продолжают свое существование.
— Ладно, — проворчал Брюс. — Это все теория. Но объясните мне, почему мы прибегаем к таким отвратительным способам? Зачем мы отравили Черчилля и Клеопатру? Зачем пытались похитить младенца-Эйнштейна?
— Его украли Скарабеи, — заметила я.
— Ну да, а мы не придумали ничего лучшего, как отплатить им той же монетой.
— Вы приняли Воскрещение, сэр, а значит, и обязательства, которые оно налагает и которыми вы, как джентльмен, не вправе пренебречь, — сказал Бо.
— Как мне было его не принять? — раздраженно отозвался Брюс. — Получив предложение за десять минут до смерти, я уцепился за него, словно пьяница за бутылку наутро после попойки. Я думал тогда, что смогу исправлять исторические несправедливости, нести людям мир, — голос его становился все звонче. Я заметила, что Новенькая не сводит с него восхищенных глаз. — И вдруг выясняется, что Скорпионам я нужен, чтобы воевать, воевать без конца, чтобы приближать с каждой новой Великой Переменой гибель космоса! А это ваше «Повторное Воскрешение»! А есть ли оно? Скорпионы обещали его нам, но Двойник, которого они выберут вместо меня, уже не будет мной нынешним, — он стукнул себя кулаком в грудь. — Пускай даже он окажется мной, пускай. Зачем его воскресят? Чтобы сражаться вновь и вновь, — голос его поднялся до крика, — во славу всемогущей силы, которая настолько бессильна, что не может обеспечить своих коммандос парой нормальных перчаток!
Он выбросил вперед правую руку, слегка растопырив пальцы, словно надеялся пробудить сочувствие в наших сердцах.
На этот раз Новенькая все рассчитала правильно. Она протиснулась между нами и, прежде чем Брюс успел пошевелиться, надела на его правую руку черную перчатку.
Давно мы так не смеялись. Мы хохотали, проливая вино, падали в изнеможении на кушетки и снова принимались хохотать, как сумасшедшие.
— Перчатка, Liebchen, перчатка! — заходился смехом Эрих. — Откуда она ее взяла?
— Должно быть, вывернула одну наизнанку, и из левой получилась правая, — прыснула я.
— Тогда была бы видна подкладка, — возразил он.
— Ну, не знаю, — сказала я. — У нас в Кладовой полным-полно всякой всячины.
Брюс молча разглядывал перчатку, время от времени напрягая пальцы, а Новенькая смотрела на него так, словно он пробовал пирог, который она испекла.
Когда мы угомонились, Брюс повернулся к Новенькой.
— Как вас зовут? — спросил он, улыбаясь во весь рот.
— Лили, — ответила она. — Лилиан Фостер., Я тоже родом из Англии, мистер Марчант. А вашу «Юношескую фантазию» помню наизусть.
— Правда? Это слабая вещь, я нацарапал ее еще в Кембридже, в студенческие годы. Окопы многому меня научили.
— Мне кажется, мистер Марчант, нас с вами завербовали в одно время, летом семнадцатого года. Я тогда записалась в Красный Крест, хотя мне не хватало лет, и меня собирались уже отправлять из Франции домой.
— Сколько вам было… сколько вам лет?
— Семнадцать.
— Семнадцать в семнадцатом, — пробормотал Брюс.
Слушать их было тошно. Эрих ухмыльнулся и подмигнул мне, словно говоря: «Ну разве не славно, Liebchen? Брюсу есть теперь с кем развлекаться в промежутках между походами!»