Если я ожидал, что при этих словах охранник вытянется по струнке, то ошибался. Он что-то пробормотал и ушёл, потом, спустя довольно долгое время, вернулся и открыл ворота, грохоча засовом.
— Следуйте за мной, — отрывисто сказал он, запирая за нами ворота.
Затем поспешно зашагал прочь.
Пока мы с Кареглазкой спешили следом за ним, я успел оглядеться по сторонам. Везде стояли большие ящики и какие-то ещё более крупные предметы, закрытые брезентом. Рабочих, которые жили в Паллахакси, естественно, много раз расспрашивали о том, что делается на новом заводе, но толку от этого было мало. Насколько они могли понять, большей частью всё обстояло так же, как и на старом заводе, хотя оборудование было более современным. Вспомнив историю с пустым грузовиком, я подумал: что же они делали с конечным продуктом. Строения были не такими простыми, какими представлялись сверху, со склона холма. Над головой тянулись эстакады, а в землю уходили лестницы; я видел цистерны с надписью «спирт» и цистерны с надписью «вода», зелёные двери, жёлтые двери, голубые двери.
Одну из жёлтых дверей охранник распахнул перед нами. Он отошёл в сторону и жестом предложил войти. Мы оказались в небольшой комнате с одним окном, столом и стулом, клеткой для почтовых голубей и высокой этажеркой.
Aольше в этой комнате почти ничего не было, если не считать моего отца, который сидел за столом и смотрел на нас с нескрываемой яростью.
— Надеюсь, у тебя найдётся объяснение своему поступку, — наконец изрёк он.
— Конечно, папа. Я бы не пришёл сюда, если бы это не было столь важно.
— Как простодушный идеалист и дурак, я всё ещё считал важным остановить зарождающуюся гражданскую войну. — Понимаешь, мы с Кареглазкой…
Но отец вскочил на ноги, не в силах сдержать гнев.
— Ты хоть понимаешь, что выставил меня на посмешище, ввалившись сюда в полуголом виде вместе с этой повисшей на тебе шлюхой? И ты ещё смеешь в моём присутствии упоминать её имя? Ты даже посмел притащить её сюда, чтобы все видели? О Фу, я никогда не думал, что настанет день…
— …вокруг Пальца, — тем временем упрямо продолжал я, — и, пока они на нас нападали, «Изабель» всплыла на поверхность. Нам удалось подплыть к ней на лодке, и КАРЕГЛАЗКА СПАСЛА МНЕ ЖИЗНЬ, а потом мы посмотрели на…
— Что ты сказал?
— Я сказал, что Кареглазка спасла мне жизнь. Кареглазка.
— Ты хочешь сказать, что «Изабель» всплыла?
— Именно. Я уже рассказал об этом в городе, и они прямо сейчас организуют спасательную экспедицию.
— Ты им рассказал… что?
Внезапно он замолчал, глядя на меня широко открытыми глазами, и мне потребовалось лишь мгновение, чтобы понять, что его испугали, ужасно испугали мои слова. В минуту он стал старым, примерно таким, какой была тётя Зу, когда срывала с меня одежду, каким был Хорлокс-Местлер, когда шёл навстречу собственной смерти. У меня что-то сжалось в груди, когда я понял, что на этот раз между нами не просто очередной скандал. На этот раз что-то было не так, страшным образом не так.
— Ждите здесь, — наконец вымолвил он. — Ждите здесь оба. — Он выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Кареглазка смотрела на меня, и в её глазах тоже стоял страх.
— Извини его, дорогая, что он назвал тебя такими словами.
— Что-то не так, Дроув. Я не думаю… я не думаю, что эти пушки вообще предназначались для города. Кажется, отец Ленты был прав: они были нужны парлам здесь. Но на этот раз твой отец знает, что Паллахакси будет за них сражаться.
В этот момент дверь с грохотом распахнулась, и появились двое рослых разъярённых охранников.
— Эй ты, пошли с нами, — сказал один из них, хватая Кареглазку за руку.
— Уберите от неё свои грязные лапы! — завопил я и кинулся к нему, но другой охранник схватил меня, заломив руки за спину. Я отчаянно отбивался ногами, но один охранник держал меня, в то время как другой был вне пределов моей досягаемости, увлекая Кареглазку к двери. Она кричала и извивалась в его объятиях, но он сильнее обхватил её за талию, прижав руки к телу. Потом они скрылись из виду, а я какое-то время беспомощно барахтался в лапах охранника. Он лишь посмеивался, заламывая мою руку.
Наконец, вернулся второй охранник.
— Ладно, можешь отпустить его, — тяжело выдохнул он. Я бросился к двери.
Снаружи никого не было. Вокруг стояли здания, все двери которых были заперты. За ними я мог видеть забор из колючей проволоки. Над головой ослепительно сияло солнце, отбрасывая чёрные тени.
— Где она? — закричал я. — Что вы с ней сделали?
Двое охранников уходили прочь; я побежал за ними, хватая их за руки.
Они просто стряхнули меня, продолжая шагать дальше.
Потом я услышал её слабый крик:
— Дроув! Дроув!
Я посмотрел в ту сторону, но сначала ничего не увидел.
И тут я заметил её; она бежала вдоль забора, перепрыгивая через выбоины и глядя в мою сторону. Она увидела меня и остановилась, протягивая ко мне руки и плача.
Поколебавшись, я посмотрел в сторону запертых ворот, где, ухмыляясь, стоял охранник. Потом снова повернулся к Кареглазке и, кажется, тоже заплакал.
— Что они с нами сделали, моя милая? — всхлипывал я. — Что эти мерзляки с нами сделали? Она стояла за забором, а я — внутри ограды. Один из нас был пленником.
Глава 18
Забор был высотой метров пяти и сделан из мелкоячеистой проволочной сетки; всё, что мы с Кареглазкой могли — лишь коснуться друг друга пальцами. Какое-то время мы этим и занимались, глядя друг на друга и почти ничего не говоря, видимо, понимая, что обсуждать, собственно, нечего.
Власти — как называли их взрослые — разделили нас с тем же безразличием, как я порой разделял пару ручных бегунчиков, когда не хотел, чтобы они спаривались. Стоя так напротив девушки, я впервые осознал, сколь много во мне от несчастного покорного животного, несмотря на мои недавние прекраснодушные мысли, Вся эта чушь насчёт изменения восприятия, ощущения взрослости, обострения чувств — всё это стало бессмысленным, ничего не значащим перед лицом горя, которое я испытывал от разлуки с любимой.
Мы прошли вдоль забора и попытались переговорить с охранником, но он заявил, что получил приказ.
— Чей приказ?! — заорал я на него. — Кто дал тебе этот мёрзлый приказ?
Возможно, в его глазах мелькнуло сочувствие, а может быть, мне это показалось. Он просто сказал:
— Приказ твоего отца, Алика-Дроув.
Кареглазка за забором выглядела такой одинокой. Вокруг не было ни единой живой души — только Жёлтые Горы вдали, за ними деревья, поля, холмы, открытые пространства. Неподалёку виднелись большие груды свежевыкопанной земли; земля была исполосована следами грузовиков и повозок, плотно утоптана и лишена травы. Там стояла Кареглазка, меньше чем в шаге от меня; она плакала и ласкала кончики моих пальцев, трогательная в своём рваном платьице, светлая и прекрасная в своей обретённой женственности. Она выглядела как обиженный ребёнок, и мой разум и тело испытывали невероятные страдания от любви к ней.
Потом подошли два охранника и сказали, что отец хочет меня видеть. Они взяли меня под руки и увели прочь; я смотрел через плечо на Кареглазку, пока какое-то здание не скрыло её от меня.
Они провели меня вниз по лестнице и через ряд дверей, вдоль коридоров, где ровно горели спиртовые лампы. Наконец, они постучали в одну из дверей.
Открыла моя мать. Я прошёл мимо неё и оказался в обычной комнате, ничем не отличавшейся от комнат в любом доме — за исключением того, что в ней не было окна. Там стояли стол, стулья, прочая мебель, обычное нагромождение газет, кастрюль, украшений и прочего, что создаёт домашнюю обстановку; единственно необычным было то, что всё это находилось здесь, прямо под заводом.
Мать с улыбкой смотрела на меня.
— Садись, Дроув, — сказала она, и я машинально подчинился. — Это наш новый дом. Тебе нравится, дорогой?
Я огляделся вокруг и увидел на дальней стене военную карту. Астонские флаги были очень близко, тесным кольцом вокруг прибрежного региона, в центре которого находился Паллахакси. Мать проследила за моим взглядом, и её улыбка стала ещё шире.