Мне пришлось провести это время с Бернеттами и Дювалем. Боже мой, они меня совершенно измучили!.. «Микрохимия естественных социальных движений»… «Миф как косвенный смысл биологического в человеке»…
Выразительно просияли белки закатившихся глаз.
— Бедная, — посочувствовал я.
Она быстро подняла горячие губы, и я тут же склонился над ними, почувствовав запах духов. Знакомое гибельное ощущение встрепенулось во мне — с негой темного номера, с дурманным ароматом жасмина. Колыхалась от сквозняка паутинная штора, и шумели за открытым окном парижские улицы.
Она медленно, почти незаметно прогнулась и коснулась меня поднявшимися лацканами жакета. Вкус жасмина усилился. Я увидел себя как бы со стороны: озабоченный, хмурый мужчина, непрерывно зачем-то оглядывающийся, в чуть примятом костюме и галстуке, провисшем под горлом.
Зрелище не очень-то привлекательное.
— Извини, дорогая, — ретировался я. — Мне надо позвонить по одному мелкому делу. Одна минута — и я снова здесь.
На мгновение мне показалось, что Октавия не хочет меня отпускать: мышцы левой руки ее как бы окаменели, враз и очень отчетливо затвердело плечо, пальцы стали вдруг жесткими, цепкими, деревянными.
Однако уже в следующую секунду Октавия, видимо, смилостивилась:
— Ну иди. Ничего с тобой не поделаешь…
Я прошел к таксофону, прилепленному к шершавой стене. Таксофон был обычный, с прорезью для кредитных карточек. Карточки у меня, разумеется, не было. Резкое внутреннее усилие — и загорелся глазок, свидетельствующий о готовности. Раздался гудок в трубке. Я набрал длинный ряд цифр. Можно было, конечно, позвонить из номера, но я чувствовал, что возвращаться туда нельзя. Интересно, как все-таки они вычислили меня? Я ведь все же не Зоммер, картину мира не искажаю. Никаких аберраций вокруг меня быть не должно. Вероятней всего, ниточка протянулась сюда из Санкт-Петербурга… Я спокойно и даже как бы лениво оглядывал вестибюль. В этот час народу было немного. Пребывал в столбняке за барьером лощеный портье, и топталась у скульптурной карты Парижа туристская пард… Пожилые, самодовольные, пестрые иностранцы. Более никого. Все на конференции.
Я почувствовал внезапное раздражение. Сколько времени потеряно впустую. В самом деле, сегодня уже третий день, а я так и не продвинулся ни на шаг. И нельзя утверждать, что все это время было потрачено зря. Нет, конечно, я услышал несколько удивительных сообщений. «Одомашнивание европейцев», или, скажем, «Культура письма как бремя цивилизации». Масса нового материала, множество парадоксальных гипотез. Я с такими проблемами еще никогда не сталкивался. Тут есть над чем поразмыслить. И тем не менее я никуда не продвинулся. Разговоры, дискуссии, вечное сотрясение воздуха. Никакой практической ценности. Никакого конкретного смысла. Разве что — исходный материал для последующих раздумий…
Я прислушивался к звонкам, уходящим отсюда в Санкт-Петербург. К телефону на другом конце линии не подходили. Почему-то и Зоммер, и даже Рита отсутствовали.
Пора было возвращаться.
Я бросил трубку, а неслышно приблизившаяся Октавия опять взяла меня под руку.
— Не дозвонился? Не расстраивайся, попробуешь позже…
Она потянула меня, вытаскивая из-под колпака таксофона, страстно-черные глаза ее просияли. И в этот момент я заметил двоих молодых людей, деловым быстрым шагом пересекающих вестибюль.
Оба они были в респектабельных серых костюмах, в чисто-белых рубашках и даже при галстуках. И они отрывисто переговаривались на ходу, поглощенные якобы какими-то своими проблемами. Оба не обращали на меня никакого внимания, но я сразу же, как ударенный, понял, что это за мной. И Октавия тоже, наверное, поняла, потому что сказала:
— Спокойно!
И тогда я внезапно сообразил, что Октавия не случайно просунула мне руку под локоть — она очень мягко и незаметно согнула мне кисть руки крепким профессиональным захватом.
В изумлении я посмотрел на нее, а Октавия, подняв брови, сухо предупредила:
— Гостиница окружена. Сопротивление бесполезно…
Знакомая душная ненависть подступила к горлу.
На мгновение перед взором мелькнуло: покрытый пламенем вестибюль, сизый вьющийся дым, прорывающийся сквозь окна и двери, и обугленная Октавия, как головешка, валяющаяся у фонтанчика. Уголь вместо лица, запах горелого мяса. Я не мог сделать этого, что бы мне ни грозило. Предыдущего раза мне было вполне достаточно. И не знаю уж как, но я переплавил ненависть во что-то другое и без всякого напряжения разогнул железную кисть, легонько толкнул Октавию, чтобы она не мешала, и Октавия отлетела, ударившись о горку с цветами.
Мышцы у меня были словно из сверхпрочного сплава. Кто-то обхватил меня сзади и, как Октавия, рухнул, шмякнувшись телом о стену.
Раздался сдавленный хрип.
Все произошло очень быстро.
Молодые энергичные люди, развернувшись на шум, разом сунули руки под мышки, наверное, за оружием, а Октавия, даже не поднимаясь, выхватила откуда-то пистолет, и зрачок его глянул мне будто в самое сердце.
— Не двигаться!..
Мне нужны были две-три секунды, чтобы убраться отсюда. Трех секунд мне, пожалуй, хватило бы с избытком. Я уже представлял обстановку: огромный диван и комод. Возникала в груди знакомая тяга перемещения. И, однако, у меня не было этих двух-трех секунд. Нужная картинка квартиры почему-то не возникала. Расплывались детали, Октавия держала указательный палец на спусковом крючке, и, наверное, выстрел мог грянуть в любое мгновение.
— Руки за голову!..
Но как раз в зто время дверь конференц-зала открылась и оттуда выскочил Баггер также с пистолетом в руках и, по-моему, даже не целясь, выстрелил в распластанную по горке Октавию.
Пах!.. Пах!.. Пах!..
Правда, это было все, что он успел сделать. Молодой человек, что поближе, тоже выхватил пистолет, и на белой рубашке Баггера появились кровавые пятна.
Пах!.. Пах!.. Пах!..
Грохот выстрелов наполнял вестибюль. Треснуло и вывалилось стекло, отделяющее террасу. Разлетелся плафон, в который, видимо, угодила пуля.
— Бегите, Серж…
Баггер лежал на спине, и тупые ботинки его конвульсивно подергивались. И подергивалась обстановка квартиры, которую я пытался представить. Я не чувствовал, что способен через пространство шагнуть туда. Этот чертов конвейер пальбы, наверное, взбаламутил сознание. Я никак не мог по-настоящему сосредоточиться.
Пах!.. Пах!.. Пах!..
Как во сне я видел, что парни, застрелившие Баггера, поднимая свои пистолеты, медленно поворачиваются ко мне, а из узкого коридорчика выдвигаются еще трое и такими же точно движениями тянутся за пистолетами.
У меня оставался единственный выход.
Я рванулся налево через выбитое пулей стекло и с размаху упал на железные перила террасы. Показались веселая разнобоица крыш, трубы, трубы и Эйфелева башня над ними.
Это был десятый этаж.
Висело жидкое солнце.
— Стой!.. Куда?..
Молодые люди проламывались на террасу.
Однако я уже перевалился через перила, и меня подхватил теплый свистящий воздух…
Демонстрация свернула к Адмиралтейству и застопорилась на трамвайных путях, которые прижимались к саду. Лexa сразу же опустил транспарант и сказал, оборачиваясь, недовольным голосом: «Ну вот, опять маринуют…» Лицо его исказилось. Он подумал и сунул круглую палку Жаконе, который бессмысленно озирался: «На, подержи!» — «А почему это я?» — резонно поинтересовался Жаконя. — «А потому что ближе стоишь. Держи, не качайся!..» Жаконя обнял транспарант и двумя руками, как тонущий, схватился за перекладину: «Дык, это самое… Хорошо жить, ребята… — Он действительно ощутимо покачивался, и костыль, упирающийся в асфальт, оказался не лишним. — Да здравствуют советски? инженеры!..» Между тем Jlexa извлек из внутреннего кармана бутылку и, умело пройдя по пробке ключом, с хлюпом вытащил ее пластмассовую заглушку. Деловито повернул бутылку наклейкой вперед: «Так что, из горла примем или как культурные люди?» — «Есть, есть посуда!» — немедленно откликнулся кто-то. Тут же образовались стаканчики, однако выпить не удалось — как из-под земли вырос встревоженный Хеня и сказал умоляющим голосом, где вместе с тем чувствовались и командирские интонации: «Ну ребята! Ну мы же вчера договаривались!..» Он, насколько мог, широко развел руками. «А что такое?» — спросил недовольный Леха. «А такое, что договаривались, когда выйдем с площади». — «Дак застряли же, значит, не виноваты…» — Леха с тонким прихлебом высосал из стакана портвейн, крякнул, хмыкнул, выдохнул свежак перегара и с удовлетворением слил в стаканчик остатки. Лицо у него прояснилось: «Ну что, Хеня, будешь?»