«Если», 1995 № 06
Ричард Матесон
ШЕДЕВР
Они стояли у подножия хрустальных башен, чьи полированные шпили сверкающими зеркалами отражали пунцовый закат, и казалось, что весь город был залит смущенным румянцем.
— Как ты думаешь, что принесет народу наша победа? — спросил Раш.
— Мир и счастье, — ответила она, легко опустив руки на его плечи. — Профсоюзы объявят о самороспуске, потому что труженик станет ведущей силой в обществе. Ни один закон не будет принят без его согласия… Я горжусь тобой, милый!
КОНЕЦ
Стук пишущей машинки смолк. Его глаза закрылись. Пальцы сложились, словно лепестки уснувшего цветка. Слова пьянили, как вино. Волшебным эликсиром они текли по его жилам. «Получилось! — понял он. — Святой Георгий, получилось!»
Под всеми парусами он ринулся в океан радости. И, как всегда, тут же утонул в нем. Вынырнув на поверхность, еще раз удовлетворенно оценил очерк, вложил рукопись в конверт, надписал его, запечатал, взвесил, приклеил марки. Еще одно погружение в волны счастья, и он, выйдя из дома, направился за угол, к почтовому ящику.
Было почти двенадцать, когда одетый в потертое пальто Ричард Ален Шегли спешил по тихой улочке. Он торопился, боясь пропустить почтальона. Ричард боялся опоздать. «Раш против банкиров» — остросоциальный очерк, исполненный в жанре рассказа-предупреждения, — оказался просто шедевром. Очерк сегодня же должен попасть в редакцию газеты. Они обязаны оценить произведение по достоинству.
Хромая, он торопливо обогнул огромный провал в мостовой (и когда только они кончат ремонтировать эту чертову канализацию!). В его руке был крепко зажат конверт. Сердце готово выпрыгнуть из груди.
Полдень. Наконец-то он добрался до почтового ящика и с тревогой огляделся, не идет ли почтальон. Никого не видно. Шегли радостно и облегченно вздохнул, сияя, опустил конверт в щель и услышал, как тот мягко упал на дно.
Кашляя и уже не торопясь, журналист побрел прочь.
Ала опять беспокоили ноги. Он медленно ковылял по тихой улочке, кожаная сумка оттягивала усталое плечо. «Старею, — подумал он. — Силенки-то уже не те. И ноги болят — ревматизм. Плохо: трудно обходить участок».
В четверть первого он доковылял до темно-зеленого почтового ящика. Вынул из кармана ключи. Со стоном наклонился, открыл замок и вынул почту.
Улыбка озарила его издерганное болью лицо. В изумлении он покачал головой: «Новый очерк Шегли! Если бы не он, таких, как я, давно бы выкинули на улицу. Старина Шегли умеет писать!»
Со вздохом выпрямившись, Ал спрятал конверт в сумку, запер ящик и, улыбаясь, захромал дальше. «Я могу гордиться, — размышлял он, — что отправляю в редакцию его очерки, а на больные кости можно не обращать внимания».
Он был большим поклонником Шегли.
Когда в начале четвертого Рик, пообедав, вернулся в редакцию, он сразу же заметил у себя на столе записку от секретарши.
«Только что принесли новый очерк Шегли. Извините, сэр, я его посмотрела: это серьезное предупреждение властям. И написано как всегда великолепно! Когда прочитаете, не забудьте зайти к Р.А.»
Редактор воспрянул. Святой Георгий! Да это же просто манна небесная. А день обещал быть таким скучным! Оскалив зубы, что заменяло ему улыбку, он рухнул в кожаное кресло, подавил инстинктивное желание взять красный карандаш (Шегли не нуждается в правке!). Р.А. будет просто счастлив.
Рик вынул из конверта рукопись и откинулся на спинку кресла. Первые же строки повествования буквально заворожили его. Окружающий мир перестал существовать. Затаив дыхание, он следил за развитием сюжета. Какое великолепное знание надежд и чаяний своего народа! Редкостное социальное чувство! Жесткий, напористый слог! Да, Шегли писать умеет! Он машинально стряхнул с рукава костюма (мелкая полосочка — высший шик!) осыпавшуюся штукатурку.
Рик в упоении читал, а поднявшийся ветер принялся трепать его соломенного цвета волосы, навевая прохладу. Рик поднял руку и бессознательным движением провел пальцем вдоль шрама, пунцовой нитью протянувшегося по его щеке до самого виска.
Ветер усилился. Он завывал в искореженной арматуре, гонял по мокрому ковру листы обгорелой бумаги. Рик беспокойно заерзал в кресле. Он покосился на зияющую трещину в стене (когда, черт возьми, закончат этот ремонт!) и снова со злорадной улыбкой на лице углубился в чтение.
Дочитав очерк, он щелкнул переключателем селектора.
— Чек старине Шегли. 800 строк. Заплатить по высшей категории! — приказал он.
В полчетвертого он отнес рукопись в кабинет Р.А.
А в четыре ее уже читал издатель газеты, потирая руки и представляя, какой переполох вызовет очерк в коридорах власти.
Этим же вечером старый сгорбленный Дик Ален, улыбаясь сквозь застилающие глаза слезы, набирал на линотипе новый очерк Шегли. Его глаза радостно блестели из-под козырька натянутой на уши шапочки, а сотрясавший его кашель совершенно заглушался деловитым стуком машины.
Газета с очерком Шегли (30 строк на первой полосе, остальное — в открытие — на второй) попала в газетный киоск чуть позже шести. Продавец со шрамом на лице, переминаясь с ноги на ногу, прочитал его шесть раз подряд и, размашисто написав поверх первой полосы «Шегли предупреждает», вывесил свежий номер газеты на видном месте.
А в полседьмого по тихой улице проковылял маленький, с проплешинами на голове человек. «Тяжелый трудовой день, заслуженный отдых», — подумал он, останавливаясь у газетного киоска.
И застыл, в изумлении раскрыв рот. Святой Георгий! Новый очерк Шегли! Какая удача!
Более того — единственный экземпляр! Вся газета уже раскуплена! Он оставил продавцу, который куда-то вышел, четверть доллара.
Человек шел мимо разрушенных домов (странно, что их до сих пор не восстановили) и читал на ходу. Он закончил чтение на подходе к дому. За ужином прочитал еще раз, не переставая восхищаться мастерством журналиста и его нравственной позицией. «Да, — думал он, — теперь ОНИ забегают!»
Но за окном уже вечер. Время политических баталий закончилось. Пора убрать все на свои места: и закрытую чехлом пишущую машинку, и потертое пальто, и изношенный костюм в мелкую полоску, и шапочку с козырьком, и фуражку почтальона, и его кожаную сумку.
Все на свои места.
В десять он уже спал. Ему снились грибы. А утром он проснулся, по-детски удивляясь: почему никто раньше не замечал, что облако атомного взрыва больше всего похоже на обыкновенную поганку…
В шесть часов утра Шегли снова сидел за пишущей машинкой.
«Этот очерк, — начал печатать он, — посвящен борьбе Раша за права трудящихся автомобильной промышленности…»
Марина Арутюнян,
кандидат психологических наук
«ЕСЛИ У ВАС НЕТУ ТЕТИ…»
Печальная и трогательная история, рассказанная писателем, по сути, представляет собой горькую, до предела заостренную метафору одиночества.
Как грустно заметил один из современных философов, одиночество — символ нашей эпохи.
На это состояние души давно обращают внимание психиатры, психологи, ибо переживается оно человеком на редкость болезненно…
Перед разговором с вами я заглянула в словари; одиночество, оказывается, не что иное, как «состояние одинокого человека». Тавтология, масло масляное. Но ведь далеко не одно и то же — Робинзон на необитаемом острове или Татьяна Ларина, которая пишет Онегину: «Вообрази, я здесь одна, никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает и молча гибнуть я должна»…
— Физическое одиночество и одиночество как состояние души. Кроме того, и то, и другое может быть вынужденным, навязанным обстоятельствами, а может быть и следствием свободного выбора. Все это называется одним и тем же словом, хотя несет с собой абсолютно разные переживания.
— Есть еще слово «уединение», которое, на мой взгляд, означает результат именно свободно сделанного выбора.