И вот этот представитель эдвардианской литературы, — а следует заметить, что наша история начинается в дни правления доброго короля Эдуарда, — этот самый человек, чьим успехам в жизни можно было только позавидовать, пал жертвой невообразимых обстоятельств и кончил куда как плохо.
Я ведь еще не все рассказал. Порой, чаще всего по утрам, во время бритья, ему приходила в голову неприятная мысль, что жить, как живет он, в полном довольстве, на прекрасной вилле, в окружении славы, и писать хорошим стилем книги, полные добродушия, никому не обидные, но привлекающие всеобщее внимание, оказывается довольно утомительно, что человеку с бессмертной душой требуется кое-что еще. Наверное, так давала о себе знать его печень, которой, как прочими внутренними органами, писателя снабдил Господь Бог.
Зима на морском берегу укрепляет здоровье, но радости от нее куда меньше, чем от летних месяцев, и бывали дни, когда наш писатель, отправляясь на привычную, необходимую ему самому прогулку, буквально заставлял себя выйти из дому. Юго-западный ветер обдувал его виллу, завывал в трубах, потоки дождя хлестали по окнам, и автору грозило, едва он ступит за порог, вымокнуть с ног до головы. А из окна он наблюдал серые волны, которые под напором ветра одна за другой накатывали на берег, превращая его в полосу мыльной пены. Но он, как подобает мужчине, превозмогая себя, надевал калоши, непромокаемую шляпу, брал в руки самую свою большую вересковую трубку и погружался во всю эту сырость, зная, что еще лучше он будет писать после чая.
Да, в такой именно день он вышел на улицу. Он решительно двинулся вперед вдоль прибрежных россыпей гравия, зарослей тамариска и бирючины, поставив себе целью миновать порт, подняться на восточную скалу и только потом повернуть назад, где его ждут домашний уют, тепло, жена, чай и тосты с маслом.
По Дороге, примерно в полумиле от дома, он увидел странного человека, который все старался с ним поравняться. Человек был грязен, выглядел несчастным, одет он был в засаленный темно-синий костюм, какие носили кочегары-индийцы судов европейской компании, вдобавок он заметно прихрамывал.
Когда они поравнялись, у писателя мелькнула мысль, как он далек от мира, из которого пришел этот человек, и что это дрожащее от холода существо таит в себе немало «местного колорита», который пригодился бы для одного из его популярных романов. Почему бы не отведать при случае из этого источника? Киплинг, к примеру, оттуда черпал многое и весьма успешно. Писатель заметил, что незнакомец ускорил шаг, намереваясь, видимо, его обогнать, и зашагал помедленнее.
Тот попросил не огонька, а протянул руку за целой коробкой спичек. Говорил он на очень хорошем английском.
Писатель окинул взглядом своего случайного спутника и похлопал себя по карманам. Ему никогда еще не приходилось видеть лицо, выражавшее столько отчаяния. В лице не было ничего располагающего: крючковатый нос, нависшие брови, глубокие глазницы, темные, близко посаженные, налитые кровью глаза, узкий рот, небритый подбородок. И все же что-то в нем вызывало жалость, как при виде загнанного животного. У писателя мелькнула мысль: а если вместо того чтобы продолжить свой путь по этой дурной погоде и думать о чем попало, взять и пригласить этого человека к себе домой, в теплый сухой кабинет, угостить его выпивкой, покурить с ним и хорошенько его тем временем «выпотрошить»?
— Чертовски холодная погода! — крикнул он, придав тону сердечность.
— Чертовски? Это сильно сказано! — откликнулся странный кочегар.
— Адская холодюга! — сказал автор еще настойчивее.
— Ну до ада здесь далеко! — возразил кочегар, и в голосе его прозвучала неподдельная грусть.
Писатель снова похлопал себя по карманам.
— Вы чертовски промерзли. Послушайте, дружище. Пошлем эту прогулку ко всем чертям. Хотите выпить горячего грога?
Действие переносится в кабинет писателя. Горит веселый огонь, перед ним сидит кочегар, его ноги на каминной решетке, куда капает вода, от синего костюма идет пар, а писатель суетливо движется по комнате, давая указания слуге, как приготовить горячий грог. Думает он не столько о госте, сколько о самом себе. Кочегар же, скорее всего, никогда не был в подобном доме, его поражает обилие книг, уют, всевозможные удобства, приятный человек, который проявляет о нем столько заботы. Автор же ни на минуту не забывает, что кочегар — всего лишь случайное лицо, которое ему предстоит разглядеть во всех деталях и получше описать. И он изо всех сил старается показать себя радушным хозяином, хотя в какой-то момент забывает о принятой роли, — уж слишком странно ведет себя объект наблюдения. Какой-то чудной кочегар, на других не похожий.
Он не просто берет из рук хозяина бокал с горячим питьем, но и объясняет, какой грог пришелся бы ему больше по вкусу.
— Не составит ли вам труда добавить сюда, ну, скажем, красного перца? Я попробовал с ним разок-другой, мне понравилось.
— А вам худо не станет?
Что за народ, эти кочегары! Автор позвонил в колокольчик и попросил принести красного перца.
Когда же он обернулся к огню, то решил, что у него обман зрения. Гость чуть ли не влез в камин. Его черные ручищи держали по раскаленному угольку, вынутому из пламени. Встретив взгляд автора, он виновато отпрянул и поспешно убрал руки от угольев.
Потом они сели покурить. Автор достал одну из своих сигар. Сам он, мы помним, предпочитал трубку, но гостям всегда предлагал сигары. Но тут хозяин обнаружил что-то уж совсем необычное и, отойдя в угол комнаты, стал с помощью небольшого овального зеркальца наблюдать за курильщиком. Вот что он увидел.
Гость, украдкой глянув на него, перевернул сигару, взял ее зажженной частью в рот, хорошенько затянулся и выпустил из носа целый сноп искр. Его освещенное пламенем лицо выражало при этом дьявольское удовольствие. Потом он поспешно перевернул сигару, взял ее в рот как положено и обернулся, чтобы посмотреть на автора.
Автор тоже повернулся к гостю. Он был решительно настроен на откровенный разговор.
— Почему вы курите сигару с другого конца?
Кочегар понял, что на сей раз попался.
— Это фокус такой, — вывернулся он. — Вы не возражаете, если я еще раз попробую? Я не знал, что вы заметили.
— Да курите себе, как вам нравится, — снисходительно заметил писатель и подошел поближе.
Кочегар повторил трюк. Точь-в-точь так на сельской ярмарке выступал пожиратель огня.
— Ах, как хорошо! — проговорил кочегар в совершенном блаженстве. А затем с горящей сигарой, по-прежнему зажатой в уголке рта, он повернулся к огню и принялся голыми руками ворочать пылающие угли, чтобы получше приладить один к другому. Он хватал пышущие огнем раскаленные добела куски, словно это был всего-навсего колотый сахар. Автор, глядя на него, потерял дар речи.
— Да, — пробормотал он наконец, — вы, кочегары, люди выносливые.
Кочегар выронил из рук пылающий кусок угля.
— Совсем забылся, — сказал он и сел чуть подальше.
— А вам не кажется, что это уже чересчур? — спросил автор, разглядывая гостя. — Или это тоже какой-то фокус?
— Да, мы там люди закаленные, — помялся гость и скромно умолк при виде слуги, принесшего красный перец.
— А вот теперь самое время выпить, — сказал автор, размешивая острое питье, которое он каких-нибудь десять минут назад счел бы смертельным ядом. Когда он кончил, кочегар нагнулся над бокалом и добавил еще красного перца.
— Все же я никак не пойму, как вам удалось не обжечься об уголь, — сказал автор, когда кочегар выпил до дна. Тот глянул на бокал, проверил, не осталось ли там чего, и покачал головой.
— Не горит! — констатировал он, ставя бокал на стол. — Можно еще немного? Если вы не против, только виски и перец. И хорошо бы поджечь.
В то время, когда автор наливал в бокал до краев эту невообразимую жидкость, кочегар поднял руку к своим нечесаным черным волосам и почесал в затылке. При этом он лукаво взглянул на ошеломленного собеседника. По обе стороны высокого лба кочегара показались коротенькие, странного вида наросты, а уши… уши у него были заостренные!
— А-а-а… — только и вымолвил автор, у которого глаза полезли на лоб.