Его слова воскресили в памяти несколько очень неприятных воспоминаний.
— Увы, задевали, и не раз, о шейх. Он засмеялся:
— Но даже это не заставило тебя подвергнуться модификации. Твоя гордость проявляется в стремлении — как говорят франки-христиане, правда по другому поводу, — «жить в этом мире, но не принадлежать к нему» [12].
— Ну да, «равнодушно взирать на его богатства и оставаться чистым от зла его». Ну прямо мой портрет! — Папа оценил иронию, сквозящую в моих словах.
— Я хочу, чтобы ты помог мне, Марид Одран, — произнес он.
Вот так, предельно четко и недвусмысленно: или «да», или «нет».
Папа поставил меня в крайне неприятное положение. Я мог сказать: «Конечно, сделаю все, что в моих силах» — и предать себя, потому что торжественно поклялся не поступать так ни при каких обстоятельствах. С другой стороны, если я откажусь, то оскорблю самого могущественного человека в моем мире. Я глубоко вздохнул, тщательно обдумывая ответ.
— О шейх, — сказал я наконец, — заботы, одолевающие тебя, это и наши заботы; их разделяют все жители Будайина, да и остального города тоже. И, конечно, каждый, кому дороги его собственное спокойствие и безопасность, с готовностью поможет тебе. Я сделаю все, что в моих силах, но боюсь, что не принесу большой пользы.
Фридландер-Бей провел ладонью по щеке и улыбнулся.
— Я понимаю: ты не испытываешь желания стать одним из моих «помощников».
Пусть будет так. Даю тебе слово, о мой племянник, что, если ты согласишься помочь мне в этом деле, на тебя не ляжет печать «человека Папы». Ты почитаешь за счастье свободу и независимость, и, поверь мне, я не отниму самое дорогое у человека, оказавшего мне великую услугу.
Не содержится ли здесь намек на то, что он может отнять «самое дорогое» у того, кто откажется оказать ему эту великую услугу? Папе ничего не стоит навсегда лишить меня свободы, попросту закопав глубоко на кладбище, под нежной зеленой травкой.
Барака. Это слово с трудом поддается переводу. В зависимости от контекста, оно означает магию, особую притягательную силу, харизму, или уникальный дар, ниспосланный Аллахом. Подобным качеством могут быть наделены определенные места; люди приходят к гробницам святых, стремятся коснуться холодного камня, надеясь, что немного «бараки» перейдет к ним. Баракой обладают люди: среди дервишей в особенности развита вера в то, что некоторых счастливчиков Аллах выделил как своих любимых сынов, и, следовательно, их надо всячески почитать. У Фридландер-Бея имелось больше бараки, чем у всех священных гробниц в Магрибе вместе взятых. Не знаю, стал ли он повелителем нашего квартала из-за этой бараки, или приобрел ее по мере роста богатства, влияния и власти. Как бы то ни было, очень трудно отвергать его «просьбы».
— Как я смогу помочь? — Я почувствовал себя опустошенным, вывернутым наизнанку, словно только что капитулировал после долгих лет ожесточенной борьбы.
— Я желаю, чтобы ты стал орудием моей мести, о племянник, — произнес Папа.
Я отпрянул, потрясенный до глубины души. Уж мне-то хорошо известно, какая это непосильная задача для моих слабых сил. Я уже пытался объяснить Папе, что не справлюсь, но он просто отбросил мои возражения, решив, что я прибедняюсь.
Во рту сразу пересохло.
— Я уже сказал, что помогу, но ты просишь слишком многого. На твоей службе состоят гораздо более компетентные люди.
— У меня есть крепкие бойцы, сильнее и выносливее, чем ты, — ответил Фридландер-Бей. — Слуги, с которыми ты встретился прошлой ночью, намного превосходят тебя в физическом отношении, но у них нет таких интеллектуальных способностей. Мой доверенный помощник Хасан-Шиит обладает проницательным умом, но его нельзя назвать мужественным, способным на решительные действия. О мой возлюбленный племянник, я перебрал своих друзей, подумал о достоинствах каждого, и вот мое решение: из всех, кого я знаю, только ты обладаешь всеми качествами, необходимыми для успеха нашего дела. Очень важно также то, что я доверяю тебе; увы, как ни печально, я не могу сказать этого о многих моих друзьях. Ты пользуешься полным доверием, ибо не стремишься возвыситься, как остальные. Ты не пытаешься использовать нашу дружбу для собственных целей; ты не вероломный льстец — видит Аллах, я устал от подобных червей! Для важной работы, которую нам надо выполнить, необходим человек, в котором я бы не сомневался: вот одна из причин, почему наша встреча вчера была для тебя такой тяжелой. Ты прошел испытание на стойкость и доказал, что достоин доверия. Когда ты покидал меня, я знал, что нашел нужного человека.
— Ты оказал мне честь, о шейх, но, боюсь, я не разделяю твою уверенность в успехе. Он воздел правую руку, сильно дрожащую.
— Я не закончил, о племянник. Есть еще причины, почему ты должен исполнить мою просьбу, и эти причины сулят большие выгоды тебе, а не мне. Прошлой ночью ты попытался рассказать о своей подруге Никки; я прервал твою речь. Я должен снова попросить у тебя прощения. Ты совершенно прав, беспокоясь о ее безопасности. Я уверен, что исчезновение девушки — дело рук одного из убийц; возможно, она тоже умерщвлена. Дай Бог, чтобы тревога оказалась напрасной: кто знает? Однако если есть надежда найти ее живой и невредимой, эта надежда зиждется лишь на тебе одном. Ты и я — вместе, опираясь на все мое могущество и богатство, — найдем убийц. Мы подыщем наказание, которое они заслужили, как указано в Правой Стезе. Если возможно, спасем Никки; кто знает, сколько жизней еще мы можем спасти? Разве то, что я сейчас сказал, — недостойные причины?
Неужели ты все еще колеблешься?
Слышать такое, конечно, очень приятно, но лучше бы Папа расточал сейчас комплименты кому-нибудь другому. Сайед, например, отлично подойдет, особенно с этим его суперменским модиком. Но, как бы то ни было, у меня не оставалось выбора.
— Я сделаю все, что в моих силах, о шейх, — промолвил я нерешительно, — но все-таки не уверен, что оправдаю твои надежды.
— Что ж, это хорошо, — ответил Фридландер-Бей. — Неуверенность поможет тебе оставаться в живых подольше.
Зря он произнес последнюю фразу: получалось так, что шансов вообще выжить у меня практически никаких, но постоянные сомнения дадут возможность немножко продлить процесс умирания.
— Будет так, как пожелает Создатель Миров, — заключил я мрачно.
— Да благословит тебя Аллах, сынок. Теперь мы должны договориться об оплате. Новая неожиданность.
— Я не думал о плате, о шейх. Папа словно не услышал меня.
— Человек должен питаться, — сказал он коротко. — Тебе будут выдавать сто киамов в день до тех пор, пока мы не покончим с этим делом. — «Покончим»… Да, слово выбрано как нельзя более точно: либо мы покончим с двумя погаными псами, либо они покончат со мной.
— Я не просил столь высокой платы, — сказал я. Сотня в день… Что ж, как только что изящно выразился Папа, человек должен питаться. Только интересно, чем я, по мнению Папы, привык питаться…
Он снова проигнорировал мои слова, сделал знак Говорящему Булыжнику. Слуга приблизился и вложил в руку Фридландер-Бея конверт.
— Здесь семьсот киамов, — сказал мне Папа. — Плата за первую неделю. — Он передал конверт Булыжнику; тот подошел ко мне.
Если я сейчас возьму конверт, это послужит знаком полного подчинения воле Фридландер-Бея. Нельзя передумать, нельзя повернуться и уйти, нельзя отказаться: мои обязательства будут существовать, пока существуют поганцы, убившие Тами, Деви и Абдуллу, или пока существую я.
Я взглянул на белоснежный конверт, зажатый в огромной руке. У Булыжника даже кожа была как цвет камня, желтовато-серый. Я нерешительно протянул руку, отдернул ее; затем, собравшись с духом, принял конверт.
— Премного благодарен, — сказал я. Папа, казалось, был доволен.
— Надеюсь, они подарят тебе радость, — сказал он. Да уж, пусть по крайней мере помогут расслабиться: ведь потом придется в поте лица отрабатывать каждый грошик.
12
Знаменитая фраза из классического трактата средневекового христианского философа-мистика, монаха и богослова Фомы Кемпийского «О подражании Христу» В оригинале — совет послушникам исполнять все, что требуется в повседневной жизни, но не позволять ни внешнему миру, ни внутренним соблазнам поработить их.