— Ему надо было обратиться к нам.
— Там, откуда он родом, есть вековая традиция — не ходить в полицию. Я имею в виду — добровольно.
Оккинг подумал над этим и решил не комментировать.
— Сочувствую: потерял возможность заработать, — сказал он, симулируя соболезнование. — Богатырев, похоже, был политическим представителем Вячеслава, царя Украины и Белоруссии. Его сынок ставил в неловкое положение белорусскую дипломатию. Все эти суетливые русы из кожи вон лезут, чтобы убедить мир в своей надежности, а сын Богатырева вечно попадал в скандальные истории. Папе следовало оставить его дома, и тогда оба были бы живы и здоровы.
— Возможно. Как умер парень? Оккинг замешкался; наверное, выводил данные на дисплей, чтобы ничего не пропустить.
— Тут только отмечено, что погиб в автокатастрофе. Повернул в неположенном месте, столкнулся с грузовиком, водителю которого обвинения не предъявлялось. У сынка не было удостоверения личности, и он сидел за рулем угнанной машины. Тело год продержали в нашем морге, но за ним Никто не пришел. Потом… — …потом его потроха продали за гроши.
— Я вижу, ты хочешь поучаствовать в расследовании, Марид. Напрасно. Найти этого маньяка Бонда — дело полиции.
— Ясно. — Я поморщился: во рту пахло паленой шерстью.
— Буду иметь тебя в виду, — пообещал Оккинг. — Может, найдется какое-нибудь дельце.
— Если увижу того модика, упакую его как следует и подкину к дверям твоего кабинета.
— Ну, конечно, крошка. — Резкий щелчок. Оккинг повесил трубку.
— Мы все — большая дружная семья, это ты верно сказал, — пробормотал я тихо. Потом осторожно опустил голову на подушку, хотя знал, что заснуть уже не смогу. Просто лежал и созерцал отслоившуюся краску на потолке. Надеюсь, хотя бы на этой неделе она не свалится мне на голову.
— Кто звонил? Оккинг? — прошептала Ясмин. Она все еще лежала спиной ко мне, свернувшись калачиком, зажав руки между колен.
— Ага. Спи.
Но она и так уже спала. Я раскинулся на кровати, время от времени скреб в затылке, лелея надежду, что мои треугольные пилюльки подействуют раньше, чем я окончательно поддамся чувству, естественному после вчерашних событий. Я скатился с кровати и встал. В висках здорово стучало, несколько минут назад этого не было. После сеанса дружеской вивисекции, устроенного мне Оккингом прошедшей ночью, я принялся странствовать по улице, опустошая запасы спиртного во всех заведениях на своем пути. В процессе этого бродяжничества я, очевидно, натолкнулся на Ясмин, если она сегодня лежит рядом со мной. Убийственный факт.
Я направил свое исстрадавшееся тело в ванную. Стоял под душем, пока не иссякла горячая вода. Пилюльки еще не начали действовать. Потом наскоро вытерся, ломая голову, как лучше поступить: то ли проглотить еще один треугольничек, то ли смириться с потерянным днем, плюнуть на все и залечь в постель. Взглянул на свое отражение в зеркале: ужасный вид, но зеркало всегда иcкажает, ничего особенного. Меня поддерживала лишь тайная уверенность, что на самом деле моя физиономия гораздо симпатичнее. Я почистил зубы, и это избавило меня от отвратительного привкуса во рту. Ободренный, я начал было даже причесываться, но на это сил уже не хватило. В конце концов отправился в свою комнату, натянул джинсы и выбрал свежую рубашку.
На розыски ботинок ушло минут десять. Они почему-то валялись под одежками Ясмин. Так, теперь я экипирован. Если бы начали отрабатывать затраченные на них деньги проклятые треугольники, я готов был бы выйти в мир. Только не думать о еде, Я уже наелся досыта. Накануне.
Я оставил Ясмин записку, прося запереть дверь, когда будет уходить. Ясмин — одна из немногих, кому я доверял свое жилище. Нам всегда было хорошо вместе, и, по-моему, с самого начала нас соединила какая-то хрупкая, почти незримая ниточка, невысказанная потребность друг в друге. Мы оба старались не испытывать на прочность это чувство, зная, что оно существует. Думаю, причина в том, что Ясмин родилась не девочкой. Возможно, будучи полжизни существом одного пола, полжизни — другого, человек воспринимает все по-иному, приобретает особую чуткость. Правда, я знаю множество обрезков и первов, с которыми просто невозможно поладить. Что ж, когда принимаешься за обобщения, всегда так получается.
Ясмин модифицировала себя с ног до головы, и плоть, и мозг. У нее было одно из тех идеальных тел, которые заказывают по каталогу. Садишься рядом с дядей из клиники, и он начинает показывать тебе картинки. Спрашиваешь, скажем:
«А вот эти сиськи — во что обойдутся?» — и он говорит тебе, сколько они стоят; интересуешься: «А такая талия?» — и он подсчитывает, во сколько станет сначала сломать, а потом переконструировать тазовые кости. Тебе состругивают адамово яблоко; ты выбираешь новые черты лица, задницу, ноги. Иногда можно даже поменять цвет глаз. В клинике помогут с шевелюрой, а проблема бороды решается с помощью таблеток и одного-единственного сеанса медицинской магии. В результате получаешь себя в обновленном виде, вроде восстановленного газолинового авто.
Я посмотрел на Ясмин, раскинувшуюся на кровати на другом конце комнаты.
Длинные, прямые, роскошные черные волосы — вот что мне нравилось в ней больше всего, и они принадлежали ей от рождения. Органическая часть подлинной Ясмин.
Больше, наверное, ничего не сохранилось, даже характер и манера поведения становились иными, когда она подключала модик, но зато функционировало все очень, очень здорово, да и выглядело не хуже. И все же у тех, кто изменил свой пол, всегда было что-то, что выдавало их. Например, руки и ноги: в клинике избегали их оперировать, слишком много разных костей. Бывшие мужчины — обрезки — всегда отличались не по-женски большими ногами. И еще, почему-то они говорили слегка в нос. По этому признаку я всегда могу отличить обрезка от фемы, даже если все остальное — как на подбор.
Я мнил себя знатоком человеческих душ. А на самом деле… Вот почему я всегда выбирал самую ненадежную ветку, усаживался на нее и протягивал топор каждому, кто желал рубануть по этой ветке.
Когда я уже спускался в вестибюль, пилюльки вдруг взорвались во мне фейерверком волшебных ощущений. Окружающий мир сделал глубокий вдох и, словно воздушный шарик, раздулся, стал огромным и ярким. Я ухватился за перила и только так смог сохранить равновесие; потом, переведя дыхание, подошел к двери.
Не знаю, куда бы сейчас отправиться, но одно могу сказать точно: пора добывать хрустики. Скоро платить за квартиру, и мне очень не хотелось одолжаться у людей Бея. Я засунул руки в карманы и в одном из них обнаружил деньги. Ну конечно!
Русский успел дать мне три куска! Вытащил пачку банкнот и пересчитал: осталось примерно две тысячи восемьсот. На остальные двести мы с Ясмин прошлой ночью, судя по всему, устроили дикий загул. Хотелось бы воскресить в памяти хоть какие-то детали.
Снаружи меня едва не ослепило солнце. Плохо ориентируюсь днем. Прикрыв глаза ладонью, я осмотрелся. Никого: Будайин всегда прячется от яркого света.
Неторопливо зашагал вниз по улице, вдохновленный идеей, приобретавшей все большую четкость: надо нанести визиты кое-каким знакомым. Теперь я могу себе это позволить. Я радостно ухмыльнулся; наркотики усердно поднимали мое настроение, а соблазнительно хрустящие денежки помогали воспарить до самых райских врат. Три ближайших месяца, или даже больше, можно не беспокоиться о квартплате и прочих расходах. Пришло время копить жирок: восстановить запасы пилюлек в заветной коробочке, сделать себе подарок в виде нескольких таблеток экстракласса, вернуть парочку долгов, купить еды про запас. Остальное украсит мой счет в банке. Деньги имеют дурную привычку улетучиваться, оставаясь в моем кармане. Лучше убрать их подальше, превратить в крепкий кредит. Я не ношу с собой электронную кредитную карточку, иначе в один прекрасный вечер, в очередной раз нагрузившись до полной потери соображения, разорюсь вчистую.
Я повернул к Восточным воротам. Чем ближе к стене, тем больше людей вокруг: соседи по кварталу, идущие в город так же, как туристы, спешащие насладиться прелестями Будайина в «безопасное время». Они обманывают себя, конечно: у чужака одинаковые шансы попасть в беду как ночью, так и ясным днем.