Поскольку при жизни фараон владел всем Египтом и ни в чем не нуждался, то ясно, что и после смерти, в периоды воплощения в свое тело и посещения страны, он не должен был страдать от отсутствия какой-либо необходимой ему вещи. Поэтому многие залы египетских пирамид, если их, конечно, еще не разграбили, при открытии их археологами напоминали современный музей. Они содержали почти все вещи (реальные или в скульптурном эквиваленте), известные при жизни погребенного в данной пирамиде фараона имярек в Египте.
Как постоянное жилище бога и место, где происходят его очищение и возрождение, пирамида была не только святыней, но и излучала на все египетское царство сакральную энергию. Чем больше строилось пирамид, тем более египтяне ощущали себя в окружении богов, в атмосфере их божественной поддержки и заботы.
«Среди правил, определяющих наше отношение к умершим, наиболее обоснованным, на мой взгляд, является то, которое предписывает обсуждать деяния государей после их смерти. Они — собратья законов, если только не их господа. И поскольку правосудие не имело власти над ними, справедливо, чтобы оно обрело ее над их добрым именем и наследственным достоянием их преемников: ведь и то, и другое мы нередко ценим дороже жизни».
Мэри Терзиллоу
НИЗИКИ ПРОКЛЯТЫЕ
Ну да, нас обзывают работорговцами, а по мне так работенка не хуже иной другой, по крайней мере, на стоянку в доке и таможенные пошлины монеты хватает. И если на то пошло, эти самые низики должны просто рыдать от счастья, что им повезло слинять с ихних занюханных планет, ну а по закону Внегала они имеют право выкупить себя, отработав всего-то каких-нибудь двадцать циклов. Бьюсь об заклад, когда самый паршивый низик хорошенько цивилизуется, он рад-радешенек, что не кантуется где-нибудь на Гефесте II или в каком другом захолустье. Но поначалу, конечно, никакой благодарности от туземцев не дождешься.
Приземляемся мы, значит, на Чумном Псе, а Джек мне сразу и говорит: «Чего-то не нравится мне, Барт, эта клумба». И точно, растения здесь вроде как претендуют на восьмой цвет радуги. К тому же еще толком не рассвело, и все кажется каким-то чудным, а в особенности туземцы, когда мы их наконец разглядели.
Вообще-то они поджидали нас с самого начала, но из-за дурацких масок с линзами и клоунских костюмов мы с Джеком приняли их сперва за ростки местных деревьев. Хуже, что у них оказались амнезиаторы. У нас, само собой, они тоже были, причем гораздо более современные. Так мы с Джеком воспряли. Всего-то делов: подманить поближе к шаттлу пару дюжин туземцев, быстренько низануть, то бишь амнезировать, втащить в люк и тут же стартовать.
И обратите внимание, в этом нет ничего противозаконного, покуда тебя не задержат с поличным. А как иначе низики смогут доказать, что их амнезировали?!
— Гх’ноор но а лла р’бууган-тии, — сообщает один из них. Вообще-то, они потомки колонистов Восьмого века, но на этой планете в избытке только фреон, эксксон да еще парочка-другая занюханных элементов — какой же идиот будет экспортировать их овердрайвом?
Джек, как обычно, показывает им пустые ладони с растопыренными пальцами в знак того, что мы пришли с миром. Тогда другой туземец делает шаг вперед и кричит свое «р’бууган» прямо ему в лицо. Конечно, я провел несколько часов в гипноланге, пока мы летели сюда, но кому нужно долбить местный язык, если ты намереваешься провести на планете от силы три дня? Однако я успел усвоить, что «р’бууган» это вроде как солнце.
Один из них хватает Джека за руку и тянет его к механической телеге, смахивающей на аполлодорианскую кумбалу с полозьями. Ладно? если они хотят покатать нас, почему бы и нет? Но мне совсем не нравится тяжелая куча тряпья, которой нас завалили, но когда я пытаюсь освободиться, они снова толкают меня на дно и прикрывают тряпками. Я хватаюсь за амнезиатор, но Джек говорит — нет, погоди, пускай они привезут нас в деревню.
Поездка была недолгой, но тряской, а когда нам позволили выбраться из-под тряпья, мы обнаружили себя в какой-то темной дыре. Водитель и его команда снимают свои костюмчики, и мы видим, что это точно потомки колонистов. Они все черные в синеву, с густыми прямыми волосами, довольно рослые, но уж не выше нас с Джеком.
— Ллоноз оо-тии а ллоноз янглисски? — говорит один из старших.
Не старик, но весь какой-то сморщенный и вроде как в ожогах. Джек пробует изобразить ему на пальцах интеграл, но тот явно не ухватывает сути. Зато он подает свой знак, и четверо туземцев быстро подходят к нам и забирают амнезиаторы.
— Аэвом но-a вмомо янглисски, — говорю я, демонстрируя одну из пяти моих лучших чумнопсовых фраз, и тут старший улыбается и начинает бойко тарахтеть.
— Хоа, хоа! — протестую я. — Но аэвом но чумнопесски, ты понял?
Старикашка вроде как опечалился. Тут он оборачивается к своему дружку, старому пню с молочно-голубыми глазками, они что-то лопочут между собой, и этот пень довольно четко говорит:
— Вы-мы идти туда-вниз.
Вот так мы с Джеком и очутились в подвале.
Сколько мы там проторчали, не могу сказать, но уж если я говорю подвал, то подвал и есть: собачий холод и никакого света, кроме примитивной стеклянной электролампочки.
Через какое-то время незнакомая туземка приносит нам кой-чего пожевать: мелкие полужидкие кусочки и твердый кусок побольше, по вкусу точь-в-точь тушенный в собственной моче арктурианский дракон. Я так проголодался, что будь я проклят, если не слопал свою порцию до последней крошки, но Джек даже не прикоснулся к еде.
— Послушай, Джек, — говорю я ему, — эти туземцы все-таки люди. Значит, здешняя еда нам не повредит.
— Ага, — отвечает он. — А как насчет микроорганизмов? Бактерий или другой какой дряни? Не желаю я, чтобы какие-нито паршивые микробы поселились у меня в кишках.
— С виду они чистые, — говорю я. С виду туземцы действительно ничего, даром что в своих норах не носят одежды, и, кроме того, у нас с Джеком прививки.
— Ага, Барт, — говорит он. — А чем они болеют, ты знаешь? Они же все в парше. А старикашки — слепые!
— Не может быть!
— А ты не заметил? Бьюсь об заклад, эта ихняя баба, что нам еду принесла, тоже слепая.
— Но водитель и его команда, они ведь точно не слепые?
— Тут ты прав, Барт. Но я-то не желаю быть слепым и потому не буду есть ихних ящериц, тушенных в дерьме.
Но тут Джек ошибся, потому что следующий обед он сожрал как миленький, словно в желудке у него объявилась черная дыра.
— Ну и как? — спрашиваю я саркастически.
— Лучшая восстановленная метановая лягушка, какую я только пробовал!
— Рад, что тебе понравилось. Сейчас нас поведут к тюремному начальству…
— А ты почем знаешь?
— Пока ты чавкал, я потолковал с этой подругой, которая носит нам жратву. Она собирается отвести нас к билоо бае Р’биор.
— Это что, начальник тюрьмы?
— Вроде того. Большая шишка. Может, даже к лучшему, что мы с ним поговорим.
Этот начальник, или билоо бае Р’биор, оказался женщиной. Она была посветлее других и ее охранники тоже, и никто из них не был слепым. Ожогов у них тоже не замечалось.
Вообще, как я прикинул, все чумнопесцы делятся на три разновидности: одни темные и молодые, как водитель и его компания, другие старикашки — тоже темные и по большей части слепые, как тизифские каракатицы, ну и те, что посветлее, разного возраста и неслепые. Эти третьи как раз и смахивают на элиту. Правда, живут все вместе в одной тюрьме, и сразу не разберешь, кто охранник, а кто заключенный, но Р’биор точно начальница, потому что все ей прислуживают.
— Привели сюда они-вы, потому что реку янглисски я, — высказывается она.
Я в жизни не слыхал подобного янглисски, если не считать, конечно, тех паршивых низиков, которых мы добыли на Хачимане, но понял почти все.
— Ради Звонкой Монеты! Почему вы держите нас в этой тюрьме?