— Итак, доктор Элбан, вы показали, что последние девятнадцать лет изучаете причины преступного поведения. Это верно?
— Да, сэр.
— А какие именно причины вы исследовали?
Элбан откашлялся.
— В основном моя работа касалась причин, связанных с метаболизмом — врожденных, если так можно сказать. Или, если хотите еще конкретнее, химических.
— Вы утверждаете, что ваши исследования не были ориентированы на психиатрию?
— Психиатрия в них фигурировала, но не главенствовала. Я изучал физические причины душевных расстройств. Традиционный же подход ориентирован на окружающую среду.
— Что вы под этим подразумеваете?
— Старое толкование такого рода заболеваний заключалось в том, что его симптомы в большинстве случаев вызываются чисто функциональными причинами, а аномалии в поведении пациента — стрессами. Предполагалось, что исследования стрессовых областей методом психоанализа в некоторых случаях могут смягчить эти симптомы. По сути это фрейдистская философия: добраться до подавляемых мыслей, вызвать конфликт в сознании пациента и побудить его их преодолеть.
— Доктор, не объясните ли вы суду теоретические основы тестирования, которому был подвергнут обвиняемый Джастин Судано?
— Да, разумеется. Однако для этого потребуется некоторая предварительная информация.
— Можете включить ее в свои показания, — ответил Гамильтон, взглянув на своего оппонента. Подобные замечания обычно вызывали протесты.
— Я начал свои исследования девятнадцать лет назад. Меня заинтересовало поведение двух братьев-близнецов, Джона и Дональда Бойдов. Их разлучили еще в младенчестве, и впервые они встретились в Исправительном центре Менард штата Иллинойс. До этого братья даже не подозревали о существовании друг друга.
Самым необычным в их судьбе оказалась идентичность преступлений. Каждый был в свое время женат и каждый убил свою супругу, причем в один и тот же год. Орудием и того, и другого стал топор. После более подробного исследования я установил, что ранее оба перенесли психическое заболевание, а записанные психиатрами истории болезни поразительно напоминали одна другую. Создавалось впечатление, что они были одной личностью.
Совпадения оказались столь удивительными, что я заподозрил связь с наследственностью и начал генетическое сканирование — разумеется, при помощи компьютера. Однако после предварительного исследования я не нашел объяснений искомому эффекту, поэтому продолжил изучение на образцах клеток, взятых из разных частей тела. Используя наиболее совершенное в то время аналитическое оборудование, я провел сканирующий анализ веществ, которые имеются в организме в ничтожных количествах. В отчете лабораторий они, как правило, записываются в графу «следы»…
— Соблаговолите сообщить суду результаты.
— Да, сэр. Исследования показали, что в обоих случаях в организмах испытуемых вырабатывался необычный, весьма редкий фермент.
— И каково значение этого открытия, доктор?
— Оно имеет отношение к так называемому «кровеносно-мозговому барьеру».
— Объясните, пожалуйста, что это такое.
— Хорошо. Правда, опять потребуется некоторая исходная информация.
Эксперт сделал паузу и быстро взглянул на Гамильтона. Не встретив возражений, он продолжил:
— Кровеносно-мозговой барьер возникает из-за некоторых особенностей, отличающих структуру капилляров мозга от остальных капилляров системы. Клетки стенок мозговых капилляров приближены друг к другу гораздо теснее.
Причина этого в том, что кровеносная система, разносящая кислород и питательные вещества, одновременно является чем-то вроде сточной канавы. Другими словами, ее можно назвать системой удаления нечистот из организма, потому что отходы жизнедеятельности обязательно попадают в кровь.
Клетки мозга, или нейроны — своеобразные аристократы человеческих тканей. Прочие клетки тела научились жить по соседству с отходами, но клетки мозга, соприкоснувшись с загрязненной кровью, просто гибнут.
Поэтому для защиты их королевской неприкосновенности организм выработал способ поддержания чистоты внутримозговой среды.
Стенки мозговых капилляров имеют такую структуру, что в норме пропускают только глюкозу и кислород плюс небольшое количество необходимых мозгу крупных молекул, таких как липиды. Пропуская через себя крупные молекулы, клетки мозгового барьера действуют подобно привратнику, имеющему определенную молекулярную программу. Они открываются, пропуская нужные вещества, но затем немедленно закрывают проход.
Таким способом мозг изолирует себя от веществ, которые кровь переносит в остальные части тела. Когда барьер работает нормально, мы имеем здоровый мозг. Но барьер двухсторонний, и это означает, что если вредное вещество ухитряется сквозь него проникнуть, то и обратно выходит с большим трудом.
В связи с этим возникают трудности и у медиков. Лекарства с крупными молекулами, например, пенициллин, не проходят через барьер, потому-то инфекции мозга почти невозможно вылечить.
Однако существуют разные способы перехитрить природу, и я отклоняюсь от темы для того лишь, чтобы пояснить, как это делают ферменты. Существует так называемый эффект «троянского коня». Мозг теряет бдительность, если антиген или другое вредное вещество соединится с необходимым мозгу веществом — скажем, с солями или липидами, о которых я уже упоминал. Одним из главных участников этого процесса является L-дофамин. Есть данные, что определенные микроорганизмы освоили этот метод, и с его помощью проникают в мозг, а некоторые из них виновны в многочисленных нарушениях его деятельности.
Сперва я полагал, что открытый мною фермент проникает в мозг именно таким путем. Но я ошибался. Дальнейшие исследования показали, что есть и другой способ. В действительности фермент стимулирует организм на повышение концентрации сахаров в области барьера. Повышенная их концентрация вынуждает клетки барьера сжиматься, и промежутки между ними становятся больше. Воспользовавшись этим, фермент проникает в мозг в комплексе с другим, пока еще не установленным веществом. Мы не знаем, что это за вещество, но известно его действие: оно губительно влияет на клетки мозга и способно вызвать помрачение рассудка. Мы подозреваем, что это «следовое» вещество имеет необыкновенно мощную силу воздействия, сравнимую с галлюциногеном ЛСД-25.
Гамильтон терпеливо дождался, пока ученый закончил свои разъяснения, и задал следующий вопрос:
— Материалы скольких уголовных дел вы изучили? Я имею в виду те из них, когда у осужденных проверялось наличие в крови фермента.
— Немногим более 2500.
— И у какого числа осужденных была установлена положительная реакция на наличие фермента, упомянутого в ваших показаниях?
— У всех, кроме четырнадцати.
— И эти четырнадцать чем-то отличались от прочих, доктор?
— Да. Все они оказались невиновны и попали в заключение вследствие ошибок правосудия. Четверо отбывали наказание за преступления, которые совершили другие лица, позднее в этом признавшиеся. В восьми других случаях суд ошибочно установил личность подсудимых; их идентификация оказалась столь шаткой, что апелляционные суды отменили первоначальные приговоры. Свидетельница одного из обвинений позднее призналась в даче ложных показаний. И в последнем случае открылись новые обстоятельства, полностью подтверждавшие алиби подозреваемого.
— А сколько человек вы подвергли тестированию за пределами тюрьмы, доктор Элбан?
— Лично я обследовал более 1500 пациентов. Другие ученые, принимавшие участие в моей программе, проверили еще 3800 человек.
— На данный момент результаты тестирования обработаны? — Да.
— Сумели ли вы определить, как часто в организме людей, свободных, не заключенных в тюрьмы, вырабатывается этот фермент?