— Я могу играть оставшейся рукой.
Он шагнул к ней. Она напряглась, но Кия всего лишь взял ее за руку и подвел к дивану. Сев, Джоанн услышала, как драк отходит и снова берет инструмент. Поток звуков возобновился.
— Из ваших апартаментов доносился крик.
— Я кричала во сне.
— Баадек сказал мне, что вы не донесли моему родителю о том, что произошло в машине. Я благодарен вам за это.
— Я промолчала скорее ради Баадека, чем ради вас, Кия.
Он ответил негромким смехом:
— Разумеется. И все же я прошу у вас прощения за свое поведение и благодарю вас за ваше.
Она промолчала, и Кия заиграл снова. Звуки были нечеловеческими, как и сама тидна — арфа со стеклянными струнами. Зато теперь звучала совершенно иная музыка. Джоанн откинула голову на спинку дивана и прислушалась, стараясь понять значение неведомых музыкальных фраз. Музыка все время менялась; наконец зазвучало нечто знакомое.
— Что это, Кия?
Музыка смолкла.
— Мое собственное сочинение. Я написал его на Амадине. Оно вам что-то говорит?
— Здесь слышна человеческая музыка, темы из человеческих произведений. Я их узнала.
— Поймите, Джоанн Никол, сочинение, рожденное среди крови, заливающей Амадин, было бы ложью, если бы в нем звучали чувства одних бойцов Маведах, но не участников Фронта. Ваш композитор, Чайковский, мыслил точно так же, сочиняя музыку о войне: у него звучат мотивы как его собственного народа, так и вражеские.
— А что вы вообще знаете о музыке людей?
Он помолчал. Тидна была без особых церемоний поставлена на пол.
— Этот ваш Мицак сказал кое-что, показавшееся мне правдой. После игры, затеянной моим родителем, он спросил у меня, в чем различие между невежеством и глупостью, и сам же ответил на свой вопрос: невежество — добровольная глупость. Такое впечатление, что Мицак имел в виду всех нас: и людей, и драков.
— Игра вашего родителя? Так вы знали, Кия, что это игра? Ваши речи были частью вашей роли?
— Конечно!
— Зачем? Зачем вы приняли в этом участие?
— Мы живем по талме и потому все время играем. К тому же Тора Соам — мой родитель. Для игры ему потребовалась моя ненависть.
— Но вы знали, что это — игра?
— Все это — игры, Джоанн Никол. Все сущее — игра. Неужели, слушая в чирн-ковахе Талман, вы так ничего и не усвоили?
Джоанн услышала, как он снова берет свой инструмент. Прозвучало несколько аккордов, потом звуки оборвались так же внезапно, как возобновились.
— О Чайковском я знаю по той же причине, по какой мой родитель знает о поведении людей и других рас. Все подробно изучено. Я изучал музыку. Мой родитель изучал жизнь. Ведь перед войной люди изучали нас — разве нет?
— Изучали.
— Наши средства обработки информации благодаря развитию талмы многократно превосходят ваши. — Причудливая мелодия, навеянная пережитым Кия на Амадине, заполнила комнату. — Мой родитель владеет всеми возможными сведениями о людях, включая их знания.
— Но разведка Соединенных Штатов Земли…
— Это несерьезно. Вы подходите ко всему бессистемно и поверхностно, а мы заглядываем вглубь.
— Но все равно не можете избежать войны.
— Не можем, Джоанн Никол. Мы не можем.
Вновь зазвучало амадинское сочинение Кия; Джоанн буквально видела каждую ноту. Но были и провалы — места, где полагалось быть звукам, останься у исполнителя вторая рука.
— На этом можно было бы поставить точку. — Тидна опять была поставлена на пол. — Вы заметили места, которые должна бы была сыграть ампутированная рука?
— Да.
— Сочинение изменило бы духу Амадина, если бы в нем были все положенные ноты. Моя песня — калека, как и ее исполнитель.
Кия еще немного поиграл и опять прервался.
— Как странно, Джоанн Никол… В темноте, как, например, сейчас, я воспринимаю вас не как человека. И у вас перед глазами тьма. Чувствуете ли вы то же самое, что и я?
— Да. Для меня вы и я — просто… одушевленные существа.
— Я услышал ваш крик и отправился на разведку.
— Это был просто страшный сон, Тора Кия. Я в полном порядке.
Помолчав, Кия встал и шагнул к двери.
— Мне тоже снятся сны, Джоанн Никол. — Тора Кия боролся с обуревающими его мыслями и непрошеными речами. — Мне бы…Есть вещи… Мне о многом хотелось бы поговорить.
— Вот и поговорите со своим родителем.
Тора Кия обреченно засмеялся и двинулся к двери.
— Отдыхайте, Джоанн Никол.
— Подождите! — Она села прямо. — Почему со мной? Почему вам хочется говорить со мной?
Ответ драка прозвучал так, словно он исповедовался в величайшем грехе.
— С ними я не могу разговаривать о войне. О моей войне — не могу. Родитель всегда остается беспристрастным исследователем, Баадек никогда не воевал. А вы — солдат.
— Я — человек.
— Человек-солдат. — Тяжелые ботинки потоптались перед ней, и Тора Кия опустился на диван слева от нее. — Вы понимаете, что у меня больше общего с вами, чем с моей собственной расой?
Через мгновение тишина сделалась невыносимой.
— Я вас слушаю.
— Это какое-то извращение: я пришел говорить именно с вами! Но и сама война — извращение.
В ноздри Джоанн ударил резкий запах «пастилки счастья».
Тора Кия молчал так долго, что она уже решила, будто он задремал. Но он нарушил молчание.
— Иногда мне кажется, Джоанн Никол, что я опять в бою: запахи, звуки, крики — все как настоящее! Потом я снова оказываюсь в безопасности, в родительском доме. Я боюсь за свой рассудок. — Тора Кия засмеялся. — Врачи в чирн-ковахе говорят, что из-за этого я не могу родить. Мол, мои мысли не позволяют произойти зачатию. Скоро я состарюсь, и акт зачатия будет грозить моей жизни. Таким образом, прервется род Тора. — Он вздохнул. — Пастилка развязывает язык и мысли, но притупляет чувства.
Одного запаха наркотика хватило, чтобы у нее помутилось в голове. Положив руку на руку Кия, она нащупала коробочку с пахучим наркотиком. Прикоснувшись к нему кончиком пальца, она лизнула палец. Сначала она ощутила во рту горечь, потом ее охватили тепло и нега…
Вспышки света, скрежет металла, кровь, обломки костей, ошметки плоти, лицо с содранной кожей, грязевая топь…
В темноте по-прежнему звучал голос Торы Кия; голос этот свидетельствовал о боли и требовал понимания; это был собеседник, способный понять ее саму.
— Я тоже вижу войну, Кия. И наяву, и в снах. — От наркотика у нее кружилась голова. Она опустила ее на плечо Кия. — Как бы мне хотелось… Если бы мы могли…
Плечо Кия заколебалось от смеха.
— Иногда мне кажется, что Ааква по-прежнему жестоко забавляется со своими тварями.
…Откуда-то издалека звучал рассказ Кия об Амадине и тамошних ужасах; слушая его, Джоанн видела ужасы «Сторм Маунтейн» и кричала от страха. Ее плечи обняла рука, она прижалась лицом к груди Маллика, рука стала гладить ей лицо. Чужая рука, чужое лицо…
— Джоанн… Теперь ты в безопасности, Джоанн.
…Ей показалось, что она падает с головокружительной высоты. По лицу скользнуло что-то мягкое, потом раздался звук поспешно удаляющихся шагов…
— Джоанн Никол! Джоанн Никол!
Она открыла глаза, села прямо, снова закрыла глаза.
— Баадек?
— Баадек. Со мной человек, Мицак. Почему вы спите здесь?
Джоанн сжала пальцами виски. Голова отчаянно гудела.
— Что вам обоим от меня понадобилось?
— Я пришел, чтобы пригласить вас на утреннюю трапезу, тщетно осмотрел ваши апартаменты и обратился за помощью к Мицаку. Утренняя трапеза и Тора Соам по-прежнему вас дожидаются.
Она уронила руки на колени.
— Я не голодна. Хочу вернуться к себе.
— К вашему сведению, майор, в утреннюю трапезу входит напиток если и не со вкусом кофе, то хотя бы с теми же свойствами, — вмешался Мицак.
— Сегодня вы еще самодовольнее, чем обычно.
Не дождавшись ответа, она поднялась и позволила драку и землянину отвести ее сначала в апартаменты, потом в столовую. Там ее, Мицака и Зая Каиду опять представили хозяину, Торе Соаму. Усевшись и получив в руки емкость с горячей жидкостью, она услышала с противоположной стороны стола голос Торы Соама:
— Скажите, Джоанн Никол, в чем привлекательность препарата, который принимает Кия?