— Так разденься, ляг и закрой глаза!
Он фыркнул — то ли от злости, то ли от неожиданности. Я почувствовала на глазах жгучую влагу.
— Не плачь, Мэри. — Он неожиданно обнял меня. Я прильнула к нему, купаясь в знакомом запахе, чувствуя твердость его мускулов. Вот сейчас все было правильно.
Я знала, конечно, что для него все совершенно иначе.
— Со временем все наладится, — тихо проговорил он.
Я отшатнулась.
— Сколько понадобится времени?
Он ответил именно так, как я от него ждала:
— Узнаю свою Мэри! Откуда мне знать? Во всяком случае, — он скорчил жалкую гримасу, — не столь быстро, как тебе хочется.
— Она была почти на десять лет моложе меня. Что же, мне дожидаться, пока ее тело состарится и станет привычным для тебя?
Он вздрогнул.
— Знаешь, это тоже имеет значение. Она настолько моложе, что я чувствую себя растлителем.
— Не забывай, что внутри этой молодой толстушки живет тощая старуха. — Толстухой она не была. Как и я — тощей. Она весила на несколько фунтов больше меня, зато была выше ростом.
— Ах, Мэри! — Он притянул меня к себе — первый раз за несколько месяцев. — Это настолько… похоже на тебя!
— Но ведь перед тобой действительно я!
— Знаю, любимая. — Он вздохнул. — Но выглядишь ты иначе.
Еще бы! Подбор донорского тела производился по множеству химических и прочих параметров. Ни масса, ни внешность во внимание, конечно, не принимались. Максимум, на что они оказались способны, это подобрать мне брюнетку. И на том спасибо.
Я почти победила. Нас разделяли считанные дюймы. Но в конце концов меня ждало поражение. Он по привычке чмокнул меня в щеку и выскользнул.
В ту ночь мне долго не удавалось заснуть. Даже взбив подушку таким образом, чтобы она хоть немного напоминала голову и плечи, я не добилась эффекта.
На следующий день я в тысячный раз ударилась лбом о распахнутую дверцу кухонной полки. До больницы у меня была дурная привычка оставлять дверцы распахнутыми, если в кухне не было кого-то выше меня, вроде Керта.
Лиззи прыснула.
— Так тебе и надо!
Я потерла ладонью лоб и захлопнула дверцы.
Мальчишки, сидя за столом, доигрывали последнюю компьютерную игру перед началом учебной серии.
— Тебе нечего здесь делать, — заявила Лиззи. — Ты нам не нужна.
В этот момент мне было трудно не отвесить ей подзатыльник. Керт не одобрял таких методов — как и я. Раньше.
Она насмешливо скривила губы.
— Я видела, как вы вчера расстались. Я видела, как папа выходил из твоей комнаты!
Двенадцать лет — кошмарный возраст. К зрелости время милосердно стирает самые наши неприятные воспоминания. Меньше всего мне хотелось, чтобы дочь ревновала отца ко мне. Однако голова так раскалывалась, что меня хватило только на дурацкую реплику:
— Ну и что?
— Считаешь меня дурочкой? Думаешь, я не знаю, зачем ты здесь? Ты пришла, чтобы занять мамино место!
— Я…
И осеклась. Все равно она не поверит. Ее мать умерла. Остывшее тело, в котором я прежде жила, предано земле. Лиззи была вместе с остальными на похоронах. Однако мозгу ее матери, то есть мне, дали шанс пожить в донорском теле. Трансплантации такого типа являли собой последнее слово медицины, а возможные злоупотребления представлялись настолько реальными, что конгресс в кои-то веки забежал вперед. При первом же предложении о пересадке мозга и при первом появлении пригодного донорского тела был принят особый закон.
Мозг человека, жертвующего свое тело, должен быть в законном порядке объявлен погибшим, а после пересадки сам этот человек признается умершим.
Человек, принимающий донорское тело, тоже объявляется умершим.
Следовательно, дети такой женщины — сироты, а ее муж — вдовец.
Вернее, оба мужа: и тот, кто женат на мозге, пересаженном в новее тело, и тот, кто женат на теле, получившем благодаря трансплантации мозга новую хозяйку.
Закон требовал также, чтобы немедленно после выписки из больницы к «носителю» была применена в измененном варианте процедура защиты свидетеля: другое имя, другой город, невозможность возвращения на прежнее место жительства.
Однако закон не мог предусмотреть, что Керт владеет информационными сетями. Он сумел отследить то, что осталось от его жены, и привезти ее домой. Даже — по закону — умершую. Даже с полностью изменившимся обликом.
Вся штука заключалась в том, что я не ощущала себя покойницей. Обитая в новом теле, я все воспринимала по-прежнему, пока не подходила к зеркалу. Вернувшись домой, я первым делом поснимала все зеркала, кроме тех, что висели в ванной.
Глядя на Лиззи, готовую испепелить меня взглядом, я решила, что так более не может продолжаться.
Спустя два дня я уже знала, что необходимо ЧТО-ТО ПРЕДПРИНЯТЬ. Харли притащился за мной в кухню, со стоном схватил и начал целовать.
Беда в том, что мне это понравилось.
Лиззи нас выследила.
— Очень хорошо, — с издевкой сказала она.
Харли отбросило от меня, словно пружиной. Он побагровел. Лиззи осклабилась.
— Может, хоть теперь вы оба уберетесь отсюда. — Она сложила pуки и уставилась на нас, словно ожидала, что мы немедленно покинем дом.
— Господи! — На Харли не было лица.
Я только улыбнулась. Может быть, если она все расскажет Керту, то?..
Полагаю, она так и поступила. Однако Керт ничуть не изменился.
Перелом произошел через четыре дня после того, как меня поцеловал Харли. Мы собрались в игровой комнате. Харли и мальчишки были заняты «пробным прогоном». Судя по выкрикам, передававшим пышный букет эмоций, я не сомневалась, что все трое отлично проводят время.
Лиззи сидела на коленях у Керта, который помогал ей с помощью портативного компьютера разобраться в деталях. Девчонка выдумывала проблемы, чтобы добиться подтверждения отцовской любви.
Я сидела за маленьким столиком, производя на отдельном терминале семейные платежи и ворча себе под нос:
— Налог на третьего ребенка. Дурацкое правительство!
Не отрываясь от своего дисплея, Керт закончил мысль за меня:
— Производителей они побуждают не иметь детей, а тех, кто ничего не производит, поощряют рожать, сколько вздумается. — Не глядя на него, я знала, что он улыбается. — Ты всегда говоришь одно и то же, Мэри.
Во взгляде Лиззи, устремленном на меня, читался ужас.
Прозвучала приятная мелодия — звонок в дверь. Среди присутствующих одна я смогла с легкостью оторваться от дел.
— Я открою.
Керт нахмурился.
— Кто может пожаловать в такой час?
— Коммивояжер, — предположила я. — Ничего, я мигом от него избавлюсь.
За дверью оказался вовсе не коммивояжер, хотя первое впечатление говорило в пользу моей догадки. Это была женщина лет двадцати пяти, вполне радушная и безобидная, в неброском костюмчике. Ничто в ее облике не бросалось в глаза: ни аккуратная прическа под мальчика, ни карие глаза. Отвернувшись от нее, я бы не сумела ее вспомнить.
Она показала удостоверение.
— Мистер Уинтроп дома?
Решив, что лучше сказать правду, я кивнула. Она сделала шаг вперед, и мне пришлось отступить.
— Могу я с ним поговорить?
— Все налоги уплачены, — отчеканила я. Деньги были переведены всего пять минут назад, но электроны, как известно, перемещаются шустро.
Она посмотрела на меня со значением.
— Речь не о налогах. Где мистер Уинтроп?
Я прибегла к иной оборонительной тактике.
— У нас гости.
Она пожала плечами.
— Скажите, что вечеринка закончена. Нам потребуется время.
Поразмыслив, я спросила:
— Может, вызвать его в кабинет?
Она сложила книжечку, слегка царапнув мне руку ее острым краем.
— Как хотите. Вашим гостям предстоит долгое ожидание.
Я вернулась в игровую комнату.
— Керт, это к тебе. Дама, представитель Закона. Говорит, что послана к тебе с заданием. Хочешь перейти в кабинет? Вы не возражаете, Харли?
Харли ответил первым:
— Конечно, нет! — Он улыбнулся мальчишкам. — Кажется, я вас здорово нагрел!