Вместе с тем способность наших чувств и фантазий изменять восприятие действительности, влиять на суждения и оценки является предпосылкой художественного творчества. Гармония личности состоит в достижении равновесия между реальным и воображаемым, желаемым и действительным, индивидуальным и коллективным. Знания о закономерностях психического развития и их нарушениях помогают обрести такое равновесие.
В это время кто-то с улицы заглянул к нему в окошко, — и тотчас отошел. Германн не обратил на то никакого внимания. Чрез минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате. Германн думал, что денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки. Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье. Германн принял ее за свою старую кормилицу и удивился, что могло привести ее в такую пору. Но белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, — и Германн узнал графиню!
Алан Дин Фостер
ТРОПОЮ СЛАВЫ
Случаются в странной путанице, именуемой нами жизнью, непостижимые моменты, когда вся Вселенная превращается в сплошной розыгрыш.
В Альбукерке вечно царила смертельная скучища, а этот вечер выдался даже хуже обычного. Все будто вымерло. Кипяток Рейсом извелся от безделья. Единственное, что оставалось, это взяться за старое: дразнить проезжающих непристойными жестами и ухмыляться, когда они, притворяясь, будто не замечают оскорбления, проносятся мимо. Подобное занятие почти не доставляло ему удовольствия, но лучше это, чем совсем ничего. По крайней мере, так он с грехом пополам напоминал окружающему миру о своем существовании.
Он сверился с часами, которые носил высоко у локтя, чтобы дружки не догадывались, что время представляет для него интерес. Начало десятого. Правильнее всего было бы вернуться домой, то есть пожертвовать вечером и перекантоваться до следующего дня. Но квартира наверняка уже забита под завязку. И кровать, и диван, и даже кухонный стол — все, как пить дать, занято. «Нора» всегда быстро заполнялась. Припозднившемуся оставался незавидный выбор: спать стоя или плюхнуться на кого-нибудь сверху.
Кипятку такая перспектива совершенно не улыбалась. Он находился на взводе, ощущал буйство адреналина в крови и искал выход для клокочущей энергии. Закрывать глаза, даже временно, ему было глубоко противно. Недаром преподаватели приклеили ему ярлык «гиперактивный». Кем они его только ни называли! Кипяток не оставался в долгу и в результате расстался с колледжем, так и не доучившись до выпуска. Церемония прощания с блестящим школяром Кипятком состоялась уже год назад. Он полагал, что ничего не потерял: уличная жизнь давала куда более полноценное образование. Выжить здесь было целым искусством. Когда требовались деньги, приходилось подрабатывать самыми немыслимыми способами; когда кончалась еда, выпивка и лекарственные препараты для подъема тонуса, он обращался за помощью к испытанным друзьям.
Единственная серьезная проблема именовалась скукой: слишком подолгу ему бывало нечем заняться. В такие моменты его беспокоила мысль, что он, возможно, неверно распорядился своей жизнью.
Но сейчас он твердо сказал себе: глупости!
К этому моменту улицы успели окончательно опустеть: солидные горожане торопились домой, чтобы погрузиться в дремоту перед идиотским ящиком, добровольно избирая летаргическое состояние. За неимением более красочной аналогии, Кипяток именовал их всех «безмозглым картофелем», хотя полагал, что наносит этим оскорбление съедобным клубням.
Мало какие из «точек» еще оставались открытыми. Все торговые центры и почти все супермаркеты уже были на замке. Поздним вечером в Альбукерке работали разве что мелкие магазинчики и немногочисленные заправки.
Он дотащился до одной из них, где работала кассиршей Джин, и немного с ней потрепался. Ничего, кроме заурядной болтовни: ведь ей строго-настрого запрещалось открывать дверь своего закутка после восьми вечера. Запрет не остановил бы Джин, потому что она обладала не менее независимым нравом, чем Кипяток, но при таком наплыве клиентов — в основном, туристов, покидающих с наступлением ночи магистраль 1-40, — она не собиралась рисковать, как он ее ни умолял. Она слишком держалась за свое место. В итоге он наорал на нее, а она на него, после чего он со звоном в ушах продолжил путь.
Вокруг университета штата Нью-Мексико всегда что-нибудь происходило: здесь никогда не закрывались несколько пиццерий и парочка клубов. Однако у Кипятка не было денег на пиццу, а ломиться в клуб ему было неинтересно. Там вечно играли «разбавленную» музыку — молочную смесь для сосунков, которой внимали чистенькие посетители в рубашечках из хлопка и ботиночках на шнурках. О том, чтобы подцепить там девчонку, не приходилось и мечтать. Тамошние активистки женских организаций и смазливые бабенки, занятые поисками мужей, взирали на него, как на какую-то мразь, приползшую из сточной канавы, или пришельца с другой планеты.
Разумеется, ему была ведома истина. Все они презирали его и одновременно завидовали по одной и той же причине: он обладал индивидуальностью, готовностью к свободному и открытому самовыражению^ тогда как они безнадежно распластались под пятой общества. Пошли они к черту! Такая компания ему ни к чему.
Он свернул за угол. По бульвару медленно катилась патрульная машина. Он, как ни в чем не бывало, глазел себе по сторонам, но все равно чувствовал провожающие взгляды полицейских. Кипяток предусмотрительно вынул руки из карманов, чтобы лишить их соблазна прицепиться. Полицейская машина прибавила газу и оставила его в покое.
Полиция Альбукерке вела себя более или менее сносно. Она давала знать о своем присутствии, намекала, что при необходимости достанет тебя из-под земли, но, как правило, не проявляла излишней ретивости. Альбукерке был достаточно крупным и разношерстным городом, чтобы снисходительно сносить Кипятка и его дружков, тогда как даже десяти-минутная задержка в зоне получасовой парковки могла стоить горожанину жесткого столкновения с блюстителями законности.
Но по-настоящему его место в Лос-Анджелесе или в Нью-Йорке, а не в этой консервативной американской глубинке. Загвоздка заключалась в том, что, перебиваясь случайными грошовыми заработками, он не мог скопить денег на переезд в другой конец страны. Все хорошие места с невысокой оплатой были оккупированы пришельцами из Мексики. Кипяток не держал на них зла: почти все они были обременены женами, детьми и неосуществимыми мечтами. Можно, конечно, рискнуть пересечь полстраны, голосуя на дорогах, но это грозило гибелью под колесами грузовика с особенно зловредным типом за рулем. Автобусный билет был столь же недосягаем, как и авиационный. Словом, Кипяток прочно прилип к этому дрянному местечку.
Он брел мимо огромного универмага «Бриллианты» и с вожделением таращился на колоссальные витрины. Где-то поблизости наверняка стояла в засаде полицейская машина. Здание универмага было старым, гранитным, с архитектурными излишествами. Очень может быть, что уже в следующем году вместо него здесь появится автостоянка.
Оглядев себя в зеркальной витрине, он пришел к выводу, что выглядит безупречно. Черная куртка с бесчисленными молниями, несколько тщательно подобранных хромированных цепочек, черные штаны в белую полоску, серьга в виде зигзага в мочке левого уха. Больше всего он гордился мальтийским крестом в другом ухе и гладко выбритым черепом с индейским гребнем высотой в три дюйма. Выглядело это несколько традиционно, зато не требовало такого тщательно ухода, как шипы на головах у остальных панков.
Проведя кончиками пальцев по левой половине черепа, он убедился, что на голове появилась щетина. Пришло время для бритья. В остальном же он остался доволен своей внешностью. Мазок-другой тушью для ресниц и губной помадой придал бы его облику дополнительную остроту, однако он не усматривал в этом необходимости, так как совершал сейчас ни к чему не обязывающий ночной променад. Параллельные красные полосы на шее, сбегающие из-под правого уха под воротник куртки, были его собственным изобретением и имели значение символа. Он сумел бы придать им сходство с натуральной кровью, но в этом случае пришлось бы отвечать на вопросы встречных — прямолинейных примитивов.