— Всякие бродяги, подонки, панки!
— Наконец-то вы дали мне определение, сэр. Я готов отзываться на третье. Что касается первых двух, то, боюсь, вы попали пальцем в небо. Ну да ничего: вы явно не обладаете дипломом по социологии, поэтому мы делаем для вас скидку.
С девятнадцатой дорожки раздались нетерпеливые крики. Высокий крикнул в ответ:
— Минутку! — Грозно посмотрев на Кипятка, он изрек: — Проваливай немедленно, пока я не разозлился! Из-за тебя игра стоит.
— Да что вы! У меня и в мыслях не было лишать вас ежевечернего интеллектуального развлечения.
Оглянувшись, он заметил двоих партнеров непрошенного собеседника, поднимающихся по лестнице. Одержав одну победу, хотя бы семантического свойства, а также сумев произвести впечатление на симпатичную девушку, он готов был ретироваться. Допив коку, он сполз с табурета, выскользнул из-под тяжкой длани игрока в кегли и без нужды подтянул штаны.
— Повезло тебе, поганый мешок с мусором, — проворчал игрок.
— Согласен, — бросил Кипяток через плечо. — Насколько я понимаю, мне довелось познакомиться с истинным знатоком мусора. Не сомневаюсь, что вы с первого взгляда умеете отличать поганый мусор от непоганого и нередко предаетесь этому изысканному занятию.
— Вшивый панк! — прорычал противник, прибегнув к сильнейшему оскорблению из своего словесного арсенала.
Кипяток уже собирался сопроводить отступление парочкой отборных замечаний касательно анатомии обладателя тяжелой ладони, но решил, что расстояние до выхода еще слишком велико, чтобы рисковать. Среди его приятелей имелись лица с мазохистскими наклонностями, но лично он не числил телесные повреждения среди главных жизненных удовольствий.
Он уже преодолел половину пути, для чего отважно пересек почти все помещение, когда его внимание привлек некто из зрительских кресел. Некто был на год старше Кипятка, гораздо выше ростом, облачен в аккуратные брючки и рубашечку из хлопка. Его волосы светло-песочного оттенка были гладко зачесаны назад, только на лоб свисало несколько прядей. На спинке соседнего пустующего кресла висела его светло-голубая курточка. На колене он держал дощечку с зажимом, полным бумаги, и что-то ожесточенно строчил дешевой шариковой ручкой. Время от времени он поднимал глаза на игроков, а потом опять принимался за писанину.
Кипяток узнал его, хотя и не понял, как он оказался здесь в такое время. Мысль, что он ведет счет в одном из матчей по боулингу, Кипяток отмел с порога.
Оглянувшись через плечо, Кипяток удостоверился, что мастодонт, ошивавшийся перед этим у буфетной стойки, присоединился к своим партнерам. Другой игрок сложил руки у рта рупором и протрубил:
— Эй, парень, почему бы тебе не вернуться в лес к остальным зверушкам?
— Хотел бы, да не могу! — крикнул Кипяток в ответ. — Ты и твои дружки уже перестреляли всех до одного!
Мастодонт и его приятели ответили на эти слова не злобными выкриками, а смехом.
Что за скопище кретинов! Полагают, что массовое уничтожение всего живого — забавное явление. Любого из них легко было представить в военной форме, со смехом нажимающим кнопку пуска ядерных ракет.
Короткий, но громогласный обмен репликами отвлек пишущего от его занятия. Он поднял глаза, заметил Кипятка и тут же отвернулся, еще ниже склонившись над бумажками.
Кипяток приблизился к нему, качая головой.
— Ничего не выйдет: я тебя уже засек. Ты опознан.
— Засек так засек. — Парень с бумажками выпрямил спину. — А теперь ступай подобру-поздорову.
— Ты что? — Кипяток повысил голос, чтобы его могли услышать ближайшие игроки. — Где твое дружелюбие?
Двое играющих обернулись на его голос.
— Ладно, ладно, — уступил Кервин. — Присядь, если хочешь, только не ори.
— Не орать? Мне? — Кипяток плюхнулся на пластмассовое сиденье напротив и закинул ноги на спинку кресла следующего ряда, загородив от себя маленькую табличку, гласившую: «Просьба не класть ноги на спинки сидений».
— От кого ты тут прячешься — от мамочки или от папочки? — Не Дождавшись ответа, Кипяток спустил ноги на пол и попытался прочесть убористый текст на страничке. — Сейчас догадаюсь: ты изучаешь физику метания шаров.
— Не совсем.
— Знаешь, — небрежно бросил Кипяток, не обращая внимания на то, что голос заглушают аплодисменты удачливому игроку и огорченный вой команды противников, — если бы ты нацепил очки, то выглядел бы настолько стандартно, что при виде тебя любого нормального человека обязательно стошнило бы.
— Зато ты словно сошел с обложки глянцевого журнальчика.
— Вообще-то я должен был красоваться на развороте очередного номера «Плейгерл», но меня хватило только на одну страничку, поэтому мою фотографию использовали для рекламы водки: всякие серебряные «роллс-ройсы», дамочки в черных атласных платьях, парочка волкодавов, присевших у моих ног.
— Чем ты сегодня обкололся, Кипяток? — устало осведомился Кервин.
— Только что, — важно ответствовал Кипяток, — я выпил до дна целую порцию вишневой коки. Ибо «Рыболовный крючок» закрыт по соображениям санитарии.
— Их вообще пора отдать под суд.
— Узнаю старину Кервина! Знакомое благородство и готовность понять ближнего. По крайней мере, я не торчу здесь и не строчу всякую муру. Ты-то что можешь сказать в свое оправдание?
Кервин предпринимал героические, но безуспешные попытки заслонить написанное от взора Кипятка.
— Ничего. Просто убиваю время.
— Ну, конечно! Лучшего места не придумаешь! — Кипяток поднял обе руки. — Я верю каждому твоему слову. Я видел, что ты строчишь, как сумасшедший, но это вовсе не значит, что ты пишешь о чем-то конкретном. Или, может, мы занимаемся одним и тем же, только заходим с противоположных концов: я выставляю себя на обозрение, а ты обозреваешь?
Кервин молча отвернулся. Спровоцировать его на вспышку гнева было практически невозможно. Кипятка охватило нетерпение: настало время делать ноги. Здесь он уже совершил все, что мог. Если выбежать до того, как уйдут последние посетители, он еще успеет проколоть пару шин, чтобы потом наблюдать с безопасного расстояния за взбешенным автовладельцем.
У Кервина, по крайней мере, наблюдались кое-какие всплески мозговой деятельности. Он не просто пускал пену, а вел беседу.
— Тебе известно, что боулинг — самый популярный спорт в Соединенных Штатах? В некотором смысле он представляет собой отличную модель конкурентного общества. Наблюдая за игроками, можно многое понять.
— Это и мне заметно. Титаническая задача: вычислить соотношение между потреблением пива и посещением отхожего места! Факультетский компьютер занимался бы этим несколько секунд.
— Речь о другом, — обиженно сказал Кервин. — И вообще, я не сам выбрал это задание. Мне хотелось в муниципалитет, но пока на факультете до меня дошла очередь, все приличное разобрали, и мне оставалось одно из двух: либо кегельбан, либо автобусная поездка в резервацию вместе с остальными.
— Просто ты не используешь полностью свое воображение. Ты мог бы изучать однокурсников, изучающих индейцев. Впрочем, мне понятно, почему ты подался сюда. Будь я навахо или хопи, натягивающим нижнее белье на глазах у очередного благонамеренного белого мальчика, я бы сорвал со стены дедовский дробовик и нашпиговал ему задницу свинцом. Других это, конечно, не отпугнуло бы: они просто занесли бы в блокнотики соответствующее наблюдение.
Кервин укоризненно поводил шариковой ручкой перед носом у собеседника.
— Ты передал самую суть своей проблемы, сам того не заметив. Как раз в этом, а вовсе не в кричащем облачении, смысл твоего протеста: опора на словесное и физическое насилие, подменяющее подлинное самовыражение.
— А они, выходит, самовыражаются? — Кипяток указал на последних игроков. Почти все матчи уже завершились, но кое-кто был не в состоянии отойти от дорожек, не сбив напоследок еще пару-другую комбинаций кеглей. — Ты называешь это насилием, а я — жизнью. Различие между моими друзьями и этими картофелинами на ножках заключается в том, что мы терпимы. «Мне не нравится твой образ жизни, твоя прическа, я презираю все, что тебе дорого» — я же слышу все это с тех пор, как впервые научился понимать речь! Но все равно мне присуща терпимость. У меня не подскакивает давление, когда я вижу субъекта в ковбойских сапогах, джинсах и фланелевой рубашке с остатками еды недельной давности на груди. А твоим «нормальным» людям достаточно разок на меня взглянуть — и они уже тянутся за табуреткой.