— Но что она означает? — спросил я.
— Ничего. Информация вне контекста не обладает смыслом. — Лия отбросила кристалл. — Без организующего разума информация — просто иная форма энтропии. Здесь, внизу, кристаллы несколько сложнее, чем на поверхности. Придется проверить, каковы они на нижних уровнях.
— Но Толли предупреждала…
— Толли повсюду чудится опасность. Разумеется, она находит то, что сама же ищет. А я ищу информацию. — Она отмахнулась, предвидя мое возражение. — Понятно-понятно, я буду осторожна. Буду соблюдать бдительность. К тому же у меня с собой бластер. Если ты настаиваешь, могу прихватить и реактивное ружье.
Я вдруг понял, что она сошла с ума. Дело не в импульсивности, а в самом настоящем, поддающемся клиническому определению, безумии. Психологи ставят в подобных случаях особый диагноз — «синдром новой планеты», или «эйфория исследователя». Еще перед полетом нас предупредили, что эту болезнь как минимум один раз подхватывают все без исключения, стоит только ступить на новую планету. Всепроникающее ощущение ЧУЖЕРОДНОСТИ подавляет критические способности мозга, приводя к эйфорическому состоянию. Первые люди, высадившиеся на Миранде, были так покорены изменчивыми видами ледяных скал, что устремились к ним, не обращая внимания на исчезающий кислород в баллонах. Спасание пришло в последний момент в виде сброшенных с орбиты баллонов с кислородом. То же самое происходило в прошлом даже на Земле, когда первооткрыватели в Антарктике и в Африке отказывались возвращаться назад, хотя элементарный здравый смысл требовал остановиться и повернуть обратно. «Эйфория исследователя» проявляется с особенной остротой тогда, когда первопроходец утрачивает связь с повседневностью. Недаром первооткрыватели Миранды на протяжении нескольких дней не имели радиосвязи с орбитой.
Мы тоже ни с кем не могли связаться. Смертельной опасности это не таило. Конечно, поспешные решения при таких обстоятельствах не исключались, однако случай с экспедицией на Миранде был из ряда вон выходящий…
Мне не в чем было упрекнуть Лию. Болезнь поразила нас троих. Мне тоже приходилось делать над собой усилие, чтобы не пуститься в путь.
— Ладно, тогда и я с тобой.
Лия удивленно оглянулась, пожала плечами и отвернулась.
— Одевайся.
Она задала ускоренный темп, смахивающий на бег, и не сказала больше ни слова. Я вооружился запасным радиомаяком и устремился за ней. Когда я поравнялся с Лией, она никак не отреагировала на меня, разве что слегка сбавила темп. Взгляд ее был отрешенным. Я спросил, как она относится к тому, что открывается нашему взору, но в ответ Лия потребовала прекратить бессмысленную болтовню: она изучает обстановку и не желает, чтобы ее отвлекали.
Я решил, что она не в настроении. Но уже через минуту Лия обернулась, словно не она заткнула мне только что рот, и произнесла:
— Воображаемое время.
— Что?
— Мне необходима смена парадигмы.
Она подобрала кристалл. Это был предмет бесподобной красоты, с тоненькими прожилками на краях, похожий на совершеннейшую из снежинок. Все вокруг было так же красиво, как этот кристалл.
— Я просто фантазирую, пробую произвольные ассоциации. Любое мое измерение указывает в сторону мнимого времени.
— Как это?
— Пока не знаю точно. Раньше я сказала бы, что мнимые числа — всего лишь математический инструмент, но… Кажется, по мере погружения в гравитационное поле, течение времени, которое мы наблюдаем, перемещается в мнимой плоскости.
— Выходит, все, что здесь с нами происходит, на самом деле нереально?
Она с отвращением отшвырнула кристалл.
— Нет! Главное, что тебе необходимо понять: в мнимых числах нет ничего воображаемого! Просто они так называются. Все числа — продукт человеческого воображения, а потому мнимые числа так же реальны, как и любые другие.
— Что же из этого следует?
— Что время, в котором мы здесь существуем, неадекватно времени, действующему вовне. Здесь проходят часы, тогда как вовне — всего лишь минуты.
— Это и есть растяжение времени?
— Да, но в противоположном направлении. Математика та же, которая применима к «вращению Минковского».
— Но смысл-то во всем этом какой?
— Я всего лишь фантазирую, Тинкерман. — Она пожала плечами. — Рассуждаю. Я же говорю: мне необходима смена парадигмы. А теперь умолкни. Лучше смотри по сторонам.
Смотреть было на что. Все вокруг беспрерывно менялось. Едва прикасаясь подошвами к поверхности, мы карабкались по тонким, как бритвенное лезвие, мостам над бездонными с виду пропастями, — и в следующее мгновение оказывались на дне чудовищного ущелья, над которым высилась колоссальная скала. Отсутствие хищников, показавшихся Толли столь опасными, казалось мне странным, ведь она наткнулась на них сразу же, как только оказалась здесь. Хотя раньше меня смущал самый факт их существования: как они умудряются выжить? Где растения, которыми они питаются? Вода? Где вообще источник энергии для их обменных процессов? Да и откуда взяться позвоночным так далеко от Земли? Пронзив космическую тьму, мы нашли жизнь на других планетах, но почти нигде не обнаружили даже отдаленного сходства с земными жизненными формами… Однако главный вопрос был не в этом: почему мы воспринимаем все происходящее столь спокойно, почему проявляем так мало любопытства?
Добиться ответов от Лии, когда она в таком настроении, было невозможно. Оставалось надеяться, что позже она проявит больше терпимости.
Отверстие, в которое Лия решила пролезть, чтобы оказаться на следующем уровне, ничем не отличалось от десятков остальных кругов, которые мы миновали. Лия установила на край передатчик и проверила его. Он не очень-то помогал связи с Толли, однако был необходимой мерой предосторожности. В худшем случае он мог послужить вехой, отмечающей конкретное место, если по какой-то причине откажут наши приборы ориентировки.
В следующее мгновение мне почудилось, что за нами наблюдают. Я осторожно огляделся, но в этой невероятно сложной местности могли прятаться тысячи соглядатаев; точно так же их там могло не быть вообще… А это что за движение? Что за проблеск?
Лия заглянула внутрь отверстия и осторожно опустила туда свои приборы.
— Спасибо, что проводил, — сказала она. — Можешь меня не ждать. Со мной ничего не случится.
Она взялась руками за края, оттолкнулась и спрыгнула.
Меня раздирали противоречивые чувства. Спрыгнуть за ней или разобраться, что там поблескивает в отдалении? Узнать, какие непрошеные визитеры наблюдают за нами? Ведь Лия определенно не желает, чтобы я ее сопровождал.
Я поспешил туда, где заметил странный блеск. Добраться оказалось труднее, чем я предполагал: ведь здесь невозможно судить о расстоянии и перспективе. Однако я нашел то, что искал, — кусок многослойной изоляции, пластмассовую фольгу с золотым покрытием толщиной в несколько микрон. Когда-то такой материал использовали в качестве изоляции для резервуаров водородных ракет. Правда, было это несколько десятилетий назад.
Если бы подобная находка ждала меня на поверхности, я принял бы ее за межпланетный мусор и прошел мимо. Такая изоляция служила на сотнях, а то и тысячах ракет. Но как она оказалась здесь, внизу?
Ждать Лию было бессмысленно, поэтому я вернулся к нашему жилому пузырю, думая по пути о куске фольги. Около пузыря я обнаружил еще один сюрприз: у Моряка появилась компания. Наш попугай верещал, посвистывал и скакал, как безумный, вверх-вниз, топорща перья, выпячивая грудку и снова принимаясь оголтело прихорашиваться. Причина его поведения порхала с внешней стороны пузыря: еще один австралийский попугай, светло-зеленая птица с ярко-синим хохолком.
— Эй, подр-руга! — голосил Моряк, сопровождая свои крики свистом. — Эй, кр-расотка! Развлеки-ка морячка!
Птица засвистела в ответ. Я разобрал гимн южан. Потом попугаиха произнесла низким, страстным голосом:
— Пр-ривет, браток! Знаешь что-нибудь, кроме «Дикси»?