— Катастрофа? — медленно повторила она, словно эта мысль ей ни разу не приходила в голову. — Не помню. Я вообще не помню прошлого. Может, его вообще нет? Я помню только это место. И тебя. Тебя я помню.
Посттравматический синдром? Люди, оставшиеся в живых после аварий, обычно теряют ориентацию, так что же говорить о многолетнем одиночестве, оторванности от человечества? Непонятно, как она вообще не одичала. В здравом ли она уме?
Я неуверенно дотронулся до ее плеча. Даже через комбинезон меня обдало жаром. Она чуть дрожала — или то была дрожь моей руки? Пальцы сами по себе принялись поглаживать ее плечо.
— Ты настоящая? — шептал я. — Или нет? Откуда ты здесь? — Все мое тело вибрировало, его прожигало невыносимо острое сладостное чувство.
— Настоящая, — тихо ответила она. Я помог ей избавиться от комбинезона, она помогла мне снять мой неуклюжий костюм.
Я совсем не думал о Лие.
Не знаю, сколько времени я провел с ней — то ли несколько часов, то ли несколько дней. Я говорил с ней, заглядывал в ее бездонные глаза и ликовал, что впервые в жизни нашел человека, понимающего меня, принимающего меня целиком, какой я есть и каким никогда не буду. Время не значило ничего. Неважно, когда — по прошествии часов или дней — я вышел из ее палатки. Вышел по самой заурядной, даже вульгарной причине. Словом, я постеснялся воспользоваться ее туалетом.
Меня ждала Лия.
— Нам пора, — объявила она ласково, даже томно. Никогда не слышал от нее такого тона. — Улетаем прямо сейчас, Тинкерман.
Я увидел Лию в новом свете. Она оказалась старше, чем я ее помнил. Боже, когда я глядел на нее в последний раз — всматривался по-настоящему? Конечно, она постарела; мы оба постарели. У нее оказались крупные руки и широко расставленные глаза; ее одежда была рваной и мятой, ногти обломаны. И эта женщина сводила меня с ума? Да ведь она обычный человек: ошибающийся, невзрачный, даже немного смешной. Я был ребенком, возомнившим, будто влюблен; все это время я преследовал детскую мечту.
— Я не улечу, Лия, — ответил я. Раньше я не сознавал, что таково мое намерение, но, отвечая, знал, что не кривлю душой. Я не собирался возвращаться. — Я нашел… Словом, я остаюсь.
— Знаю.
— Знаешь?
— Боже, сколько всего я узнала! Все это здесь, Тинкерман, все закодирована в кристаллах. Но сколько еще остается узнать! Я познакомилась с теориями объединенных полей, с физикой семи и десяти измерений. Не ведаю, какая от этого польза. Думаю, все, что я здесь узнала, — это физика воображаемых, невозможных вселенных. То ли они еще есть, то ли еще будут, то ли о них можно только грезить… — Она подняла кристалл и уставилась на него незрячим взглядом. — Красота и холод.
— Я не вернусь, Лия, — повторил я. — Скажи капитану, что… В общем, что хочешь, то и скажи.
— Всему этому нет конца. Я могла бы остаться здесь навсегда и вечно познавать новое, все глубже уходя в ЗАГАДКУ. — Она бросила кристалл и вздохнула. — Не могу тебя заставлять, Тинкерман. Пора лететь. Давно пора. Но заставить тебя я не могу. В моих силах только попросить.
Она отвернулась и ушла, ни разу не оглянувшись.
Я вернулся в палатку и нашел там ее — невероятно прекрасную и ждущую. Само ее совершенство было невыносимым. Она была создана для меня; каждый ее изгиб, каждая клеточка подходили мне на тысячу процентов. Я должен был задать ей один вопрос, но не знал, как спросить.
— Я люблю тебя, — сказал я наконец. — Неописуемо. Безнадежно. Почему?
— Я знаю.
Это не ответ. Желал ли я ответа?
— Кто ты? Ты — человек?
Она склонила голову на бок. В уголках ее рта притаилась улыбка.
— Кто же еще? Я в точности такая, какую ты желал.
— И какая же ты?
— Никогда раньше не думала о себе. — Она закрыла глаза, размышляя. — Сама по себе я не способна ни любить, ни ненавидеть. Просто есть — и все.
— Ты меня не любишь.
— Если ты думаешь, что я тебя люблю, значит, люблю.
— А если я улечу?
— Я останусь такой, какой была всегда: без любви и без ненависти.
Существовал единственный способ покинуть рай — просто уйти. Я знал, что, оглянувшись хотя бы на мгновение, никогда не смогу уйти.
Я ускорил шаг.
Транспортные катера оказались там, где я их оставил: три приземистых сооружения, чуждые загадочному пейзажу.
— Ты искала великие научные истины, — сказал я Лие, — а нашла вот это.
— Да.
Я не осмелился сказать, что нашел сам: это было бы слишком больно.
— А Толли?
Но спрашивать про Толли не было необходимости. Я уже знал, что произошло. Поднявшись на поверхность, я увидел ее транспортный корабль — единственное средство бегства — в плачевном состоянии. Сферическая емкость для атомного водорода отсутствовала. То было топливо, самая энергонасыщенная форма химического вещества. Если использовать его без сопла, просто как несфокусированный луч невидимого сверхзвукового газа, то в умелых руках оно могло стать опаснейшим оружием.
— Толли жаждала схватки, — сказала Лия. — Всю жизнь она искала достойного противника — более выносливого, сообразительного, сильного, чем она сама. — Она покачала головой, помолчала, потом тихо спросила: — А ты?
Я отвернулся и закрыл глаза. Она подошла ко мне сзади и положила руку на плечо — так ласково, так невесомо, что это, возможно, мне только почудилось.
— Прости.
— Пора лететь, — сказал я вместо ответа.
Сначала мы запустили зонд с сообщением для «Орфея» и синхронизированными часами, которые должны были указать на время и место встречи. Транспортным катерам не хватило бы топлива, чтобы подняться на орбиту; нам оставалось парить, надеясь, что нас подхватит «Эвридика». Способ был опасным вдвойне, учитывая ненадежность связи. Однако остаться на поверхности было бы еще опаснее.
Я посадил Моряка в свой корабль, прямо на приборную панель, но прежде чем я задраил люк, он вылетел наружу. Времени его ловить не оставалось: график встречи был слишком жестким. Вдалеке что-то поднялось ему навстречу — комок зеленых перьев с синим мазком сверху. Отсчет предстартового времени показал «ноль».
Сначала взлетела Лия, спустя мгновение — я.
Для «Орфея», поджидавшего на орбите, наша экспедиция длилась всего несколько часов. Рассказ о ней занял столько же времени, сколько и она сама. Большая часть вопросов была адресована Лие; они касались наблюдений и научных выводов. Она выглядела усталой, осунулась, ее ответы были коротки, ограничивались фактами и совершенно не содержали размышлений, с которыми она меня знакомила во время экспедиции. Я не стал рассказывать про найденную мной девушку. Как бы я объяснил свои действия? Теперь они казались странными даже мне самому. Но я не переставал ее вспоминать.
«Орфей» медленно перемещался на орбите в десяти миллионах километров от ЗАГАДКИ, надеясь на появление Толли. Но мы ее так и не дождались.
— Больше здесь делать нечего, — сказал капитан Шен. — Опираясь на ваши показания, я вынужден объявить члена команды Толли Окумбу без вести пропавшей. Пора возвращаться.
Потребовался еще день, чтобы подготовить «Орфей» к отбытию, проверить навигационные и контрольные системы, довести маршевые двигатели до штатной мощности и проверить их.
Когда все уже было готово, контрольные процедуры завершены, а команда заняла свои места, меня посетила мысль: капитан как глава экспедиции имел право присвоить находке имя. Я быстро отыскал капитана Шена.
— Энигма, — ответил мне капитан. — Просто загадка — Энигма.
Видя мое недоумение, он добавил: — Я уже ввел это название в компьютер, так что неофициальное имя превращено в официальное.
Я кивнул. Я ожидал чего-то классического, может быть, названия из Данте или, например, Лета — берег, с которого нет возврата.
Я стоял на вахте в навигационном центре. Прозвучал сигнал минутной готовности, и я посмотрел в иллюминатор. Я хорошо знал, где искать Энигму, но все равно не увидел ровно ничего, даже слабого звездного блеска. Ничего! Не знаю, по какой причине, но я почувствовал, как глаза наполняются слезами.