— Прости, брат Кастор, — сказал святой паладин, вонзая лезвие в грудь секретаря епископа.
Не издав ни звука, Кастор рухнул на пол.
— Отпускаю тебе грехи, — сказал Рууд. — Прощаю то, что был соглядатаем Дома, прощаю, что совершил и что хотел совершить.
Лицо его даже не дрогнуло. И злобы в глазах не было.
— Идем, брат мой Ильмар, — отворачиваясь от тела, сказал Рууд. — Надо тебе одеяние подобрать. Идем, нет у нас времени.
Глава третья,
в которой меня учат благочестию, а я учу разуму.
При виде приказов, подписанных епископом, вся святая братия пробила достойное рвение.
Рууд меня сразу же услал в свою келью. Там я и сидел, глядя тупо на крошечный лик Сестры, что на стене висел.
Скажи, Всемилостивейшая, неужели стоило брата Кастора убивать? Даже если был он наушником Дома, так ведь есть у храма подвалы, камеры для покаяния провинившихся священников.
Запереть, да и дело с концом…
Нет — убил. Не колеблясь, не медля. Один брат — другого.
А чего тогда мне ждать? Если интересы веры заставляют святых братьев друг друга резать! Кто я для них? Титул насмешливый, сан, мимолетно положенный, — разве это брата Рууда остановит? Вот расскажу я все, что знаю, Преемнику Юлию, стану не нужен, и…
Мысли были неприятные. Тяжелые и почти грешные. Без позволения Сестры святой паладин греха не совершит. Если Сестра дозволила — значит, правильно Рууд поступил!
Вспомнил я тот блеск в глазах епископа, когда он о принце Маркусе заговорил, и нехорошо мне стало. Знал святой брат что-то такое, что и Рууду, наверное, неведомо.
Ох, не стоит в игры сильных мира сего играть! На все мои козырные шестерки у них по тузу найдется.
Раздались за дверью шаги — быстрые, уверенные. Вошел брат Рууд. Я его не сразу узнал.
Плащ на нем теперь малиновый, с синей каймой. Плащ священника-подвижника, что и оружием владеет, и словом истинной веры. На поясе длинный меч, и по строгой красоте рукояти, по ножнам я оценил, что клинок хорош. Кожаные сапоги, на груди — святой столб поблескивает.
— Одевайся, брат Ильмар.
Дал он мне одежду миссионера — все из палевого сукна, неприметного и скромного. Редко такую встретишь в державных владениях. Миссионерская судьба — свет веры к дикарям нести, в джунгли, в пустыни, в болота. Редко такой встретится в портовом городке — торопящийся на корабль, в чужие края. И еще реже возвращаются они…
Может, и меня такая судьба ждет? Как поведаю все, что знаю, так и напомнят — сан не зря дан. Отправят в Конго, Канаду, Японию или иную окраину мира. Неси свет веры, бывший вор Ильмар…
Обо всем этом я думал, переодеваясь под пристальным взглядом Рууда. Вроде бы и не обыскивали меня, а теперь — все вещички спутнику знакомы. И деньги мои он видел, и мелочь всякую, вроде гребешка и карманного туалетного несессера. И пулевик.
— Стрелять умеешь? — спросил брат Рууд.
— Доводилось.
— Хорошо. Путь трудный.
Вот и все рассуждения. Вышли мы из кельи и двинулись по бесконечным коридорам. Конюшни были не при храме, к ним тянулся под площадью подземный туннель. Под большими городами все изрыто и тайными ходами, и катакомбами древними, и канализацией. А под Парижем, говорят, подземный город чуть ли не втрое больше верхнего, от Лувра до самого Урбиса.
— Брата Кастора вспоминаешь? — спросил вдруг Рууд.
Я промолчал.
— Мне неведомо, что такое важное в принце Маркусе, — сказал вдруг Рууд. — Но Преемник сказал, что сейчас он для веры — как фундамент для храма. Такие слова зря не говорят. Малый грех вера простит, большего бы не сотворить…
— Кровь проливать мне приходилось, брат Рууд, — ответил я. — Вот только малым грехом я это никогда не считал.
— И зря, брат. Вера не только на добре стоит, крови за нее немало пролито. Если невинен был брат Кастор — Сестра его милостью не оставит. А если прав я — значит, спас душу его от предательства.
Гладко все получается. Куда уж глаже. Я и не стал спорить.
Вышли мы наконец из туннеля — прямо в конюшни, к выезду крытому, где нас ждал экипаж. Крепкая карета для дальних поездок, на железных рессорах, с шестеркой вороных лошадей. Окна серебреные, снаружи ничего и не углядишь. На закрытом облучке ждали два кучера — тоже в одеяниях священников. Кто-то из младших братьев.
— Садись, — сказал Рууд, и пока он говорил с возницами, я забрался в карету.
Уютно. Видно, сам епископ на ней выезжал. Два мягких дивана — хоть сиди, хоть спи, на них пледы теплые. Буфет, а там и еда, и бутылки, в гнездах надежно закрепленные. Яркая карбидная лампа, столик откидной, переговорная труба к возницам, даже рукомойник дорожный есть. Это лучше первого класса в самых хороших дилижансах.
Устроившись на диване, я почувствовал, как наваливается усталость. Неужели милостью Сестры все же вырвусь из ловушки?
Следом забрался брат Рууд. Экипаж сразу же тронулся, двери распахнули, и мы выехали в дождливую холодную ночь.
— Располагайся удобнее, брат мой, — сказал Рууд. — Путь длинный. Сейчас мы двинемся на Брюссель, так меньше подозрений у стражи будет. Потом уже к Риму направимся.
Экипаж мягко катился по площади. Патрульные, что были вокруг храма, на карету поглядывали, но не препятствовали.
— Присоединяйся, брат, — предложил Рууд добродушно. Достал из буфета бутыль вина, разлил по красивым стальным бокалам.
— А как же твои обеты? Ты вроде вина не пьешь? — спросил я.
— Не время теперь плоть умерщвлять, — спокойно ответил брат Рууд. — Сейчас глоток вина не грех. Только фанатики посты соблюдают и обеты держат, когда надо в бой идти.
— А ты боя ждешь, брат?
— Я всего жду, Ильмар.
Его глаза блеснули.
— И запомни… брат мой… ты теперь себя беречь должен. Ты ниточка, которая может к Маркусу привести.
— Спасибо, брат Рууд, остерегусь, — пообещал я.
Карета выехала наконец с площади, загрохотала по неровной мостовой вдоль Принсенграхт.
— Успокойся, — посоветовал Рууд. — На выезде из города нас все равно будут проверять.
Успокоил называется.
Но путь предстоял долгий, а скоротать его в беседе со святым паладином — шанс редкий, раз в жизни, да и то не всякому, выпадает.
— Скажи, брат, что такое Слово?
— Слово Господне дано людям как пример чуда повседневного, ежечасного, лишь самым достойным доступного. Позволяет Слово в пространстве духовном, под взглядом Господним, любую вещь, тебе принадлежащую, скрыть до времени…
— А вот Жерар Светоносный писал, что Слово — искушение, данное людям в испытание…
— И достойный Жерар прав. Слово — будто оселок, на котором каждый свою душу правит. Кто отточит до достойного блеска, а кто и напрочь в труху сведет.
— Но разве все люди не едины перед Богом? Почему тогда те, кому дано Слово, не спешат им с другими людьми поделиться?
— Каждый достойный рано или поздно свое Слово находит. А найдя прямой путь к душе Искупителя получает. Дальше уже его воля, как употребить полученное.
— Что-то редко Слово благу служит. Ну святой Николай под Рождество Искупителя по бедным домам бродил, из Холода монетки доставал да беднякам дарил. Святой Парацельс в Холоде лекарства прятал, больных исцелял. Только и тут сумой могли обойтись, разбойников И простым словом усовестить можно… Еще могу кое-кого вспомнить. А в основном-то, брат Рууд, как получит человек Слово — так одна страсть наружу выходит! Прятать, копить, от людского глаза укрывать.
— Значит, далеки мы от Господа. Вот и нет пока на земле царства любви и добра. Слыхал ли ты, Ильмар, о пороховом заговоре в Лондоне? О том, после которого Британия уже не оправилась?
— Слыхал.
— Тогда заговорщик на Слове Божьем пронес порох и взорвал парламент… А король Яков, правивший тогда Британией и не признававший власти Владетеля, с перепугу все сокровища своей короны в Холод убрал и ума лишился. Не смог ничего достать обратно.