— А зачем? — вздохнула она.
Тут кое-кого злость взяла. И меня в том числе.
— Ну… в конце концов, дело хозяйское, — решил Голован. И мы даже испытали облегчение. А Коптилка сумрачно пообещал:
— Уж теперь-то тебя Рыкко обязательно сожрет, одну-то!
Веранда первый раз улыбнулась:
— Подавится.
Хотя мы и успокоились немного, настроение было испорчено. И мы решили проверку и смотр не проводить. Перенесли это дело на завтрашний вечер. И отправились спать, укрыв корабль пятислойным защитным полем.
Утром я заскочил к Миньке — на заросшую венериным башмачком планетку. Миньки в его голубятне не оказалось. «Может, он у Кирилки», — подумал я и перелетел к Кирилке.
Тот занимался необычным делом: колол дрова. Он был в малиновых трусиках и в майке помидорного цвета с бело-черной буквой К на груди. Щуплый такой, будто красный кузнечик. Еле управлялся с тяжеленным топором. Вскинет его над головой, потопчется на гибких ногах-прутиках под непомерной тяжестью и — бух по чурбаку… Мне почему-то стало жаль его. И тревожно.
— Зачем ты так? Можно ведь придумать сразу наколотые поленья.
Кирилка опустил топор к босым ступням и виновато улыбнулся:
— А они не придуманные.
— Как это?
— Настоящие… Я ночью не спал, глядел в окошко, а за ним вдруг пролегла дорога. Ну, обычная такая, с травкой по краям. И вдруг по ней поехал большой грузовик. Кажется, КамАЗ. Я даже номер разглядел: ТЗМ 52–52… И полный кузов дров. На кочке его ка-ак тряхнет! И несколько чурбаков свалились на дорогу… Я выскочил — и ни машины, ни дороги. А кругляки эти валяются на песке…
— Тебе приснилось, — убежденно сказал я.
Кирилка опять улыбнулся:
— А дрова-то…
Вот я дурак! Но… такого же не может быть! Здесьне может. Дорога какая-то, машина. Откуда?
Кирилка сел на корточки, прижался щекой к чурбаку.
— Понюхай, они еще свежие. Пахнут настоящим деревом. Лесом…
Я понюхал. И… шарахнула меня такая печаль, такая тоска. Я даже зажмурился и чуть не завыл. Хорошо, что это было только на миг…
Я отдышался, открыл глаза. Кирилка, сгибаясь от тяжести, тащил охапку дров к сложенному рядом с глинобитной хаткой очагу. Очаг был кривобокий, из крупных камней. Я сразу понял, что и он не придуманный. Кирилка сложил его своими щуплыми руками из собранных на астероиде булыжников. Видимо, решил, что раз дрова настоящие, то и очаг должен быть такой же…
Я выхватил у него часть поленьев.
— Сумасшедший! Надорвешься же… — Хотя ни надорваться, ни заболеть мы здесь не могли.
Мы уложили дрова в очаг «клеткой», друг на дружку. Кирилка нарвал с поленьев березовой коры. Спички были, конечно, придуманные, но растопка вспыхнула по-настоящему. И сразу такое тепло… Забытое земное тепло, как от костра или от печки с открытой дверцей. От придуманных дров тепла не бывает, если его не сочинишь специально.
От дыма у меня заслезились глаза (ага, «от дыма»!).
Мы сидели рядом, смотрели на огонь, и у Кирилки на щеке трепетала приклеившаяся ленточка бересты. Тонкая, как папиросная бумага. Он поеживался и тер локти и коленки, будто набегался по холодной улице и теперь отогревается. А может, и правда было ему зябко?
Мне опять стало тревожно. Я сказал:
— Жаль, что мало дровишек. Надо экономить… Хотя все равно завтра в путь.
— Я придумаю такую умножительную… раздвоительную машину. Сунешь в нее одно полено, а выскакивает два…
— Тогда, наверно, второе будет ненастоящее. Или даже оба…
— Нет, оба будут настоящие, — сказал он твердо. Но почему-то без радости.
— Кирилка! Давай погрузим дрова в трюм! И твою машину! Будет на камбузе настоящий огонь! Это ведь не опасно, корабль из негорючего материала!
Он кивнул:
— Да, это можно…
И я со страхом понял, что он скажет дальше. И он сказал:
— Вова, ты не обижайся… И все пусть не обижаются. Я не полечу, я остаюсь. Так надо…
Я уже за полминуты до его слов каким-то больным нервом ощутил это. И даже простонал про себя: «Не надо… Но все равно…
Вот это был удар! В тысячу раз пострашнее, чем от Веранды. Она… ну, все-таки Сырая Веранда она и есть. А как мы будем без Кирилки?
Я так и сказал упавшим голосом:
— Как мы будем без тебя?
— Доня будет старпомом. Лучше, чем я…
— Да при чем тут старпомы всякие! — взвыл я. — Тебя-то все равно не будет!.. Ну почему ты не хочешь с нами?!
Он глянул сбоку, убрал со щеки бересту.
— А как она здесь одна-то…
Я даже не понял сперва:
— Кто?
— Как кто? Вероника.
Да провались она трижды… хоть в Абсолютное Ничто!
— Кирилка! Ну она же сама решила! Никто ее здесь не держит насильно! Разве мы виноваты, что ей такая вожжа под хвост!..
— Никто не виноват… А как быть-то, раз она решила? Не бросать же одну…
— Жила она тут раньше одна и ничего!
— Так то раньше…
— Эх ты, Кирпичик… — сказал я уже безо всякой надежды. Потому что он такой: если решил, его не уговорить. Он знает, где правда…
Кирилка прошептал:
— Думаешь, мне хочется оставаться? Но кто-то должен…
Я с досады грохнул себя кулаком по затылку и свечкой взвился с Кирилкиной планеты. Приземлился на палубе клипера. Ударил в корабельный колокол: общий и срочный сбор!
Конечно, мы еще уговаривали его. Но, по правде говоря, не очень сильно. Понимали, что бесполезно.
Голован обвел всех сумрачным взглядом.
— Может, кто-то еще хочет остаться? Говорите сразу.
Больше никто не хотел.
Минька сидел с красными глазами, вот-вот заплачет. Аленка спрятала в ладонях конопатое лицо. Коптилка вдруг встал пред Кирилкой, сунул в белые карманы острые (опять немытые) кулаки и сказал с хрипотцой:
— Но это же… то, что ты решил… это же…
Все поняли, он хотел сказать «предательство». Но в том-то и дело, что Кирилка считал наоборот: предательство, если он оставит Веранду.
Доня отодвинул Коптилку. Проговорил почти вкрадчиво:
— Кирилл… ведь ты же понимаешь, что мы отправляемся очень надолго. И может быть, совсем…
Кирилка нагнул голову.
— Я понимаю. Тогда тем более: как она тут…
— Но мы можем больше никогда не увидеться, — выговорил я, глотая комок.
— А вдруг все-таки… когда-нибудь…
Ему тоже было нелегко. Наверно, даже хуже, чем нам. Мы все-таки вместе.
И вдруг Кирилка, глядя на свои босые ноги, прошептал:
— Если вы совсем не вернетесь… никогда… я буду ждать, что опять появится дорога. И тот грузовик… И мы с Верандой прыгнем в кузов.
— И что дальше? — спросил Голован.
Кирилка удивился в ответ:
— Что? Не знаю… Что-нибудь…
И вдруг крикнул, звонко так:
— Ладно, прощайте! — И рывком умчался с палубы.
Мы стояли с опущенными головами. Локки вдруг заревел. Аленка тоже заплакала, но тихонько. Минька всхлипнул.
Чтобы не зареветь следом за другими, я сипло закричал:
— Отход! Приготовиться к постановке парусов!
А чего там было готовиться? По мысленному моему приказу они тут же распустятся и надуются под космическим ветром. Надо только повернуть под нужным углом реи… Откуда самый сильный поток космических излучений? Кажется, с левого борта…
— Ардональд, на руль! Минька и Локки, на брашпиль, убрать якорь!
Я развернул реи на левый галс, втугую выбрал стаксель- и кливер-шкоты.
«Все паруса ставить!»
Золотые треугольники стакселей и кливеров пошли вверх, контр-бизань потянуло вправо, прямые паруса беззвучно скользнули с реев и сразу стали выпуклыми, упругими. Бушприт с кливерами повело под ветер.
— Доня, вправо два оборота!.. Одерживай!
И клипер двинулся…
Якоря были зацеплены за перила хрустального моста. Носовой мы убрали, а про кормовой, про стоп-анкер, я забыл (ох и капитан!). Цепь натянулась, хрупкие прозрачные столбики и поперечины брызнули осколками под светом звезд… Ладно, наплевать.