А вечером на вокзале немало людей…
Я стоял у информ-терминала и тупо смотрел на экран, на бланк электронного письма. Я посылал родителям короткие письма каждый вечер. Так они просили, да я и сам не хотел их волновать.
Вот только сейчас я не знал, что писать.
— Собрался уезжать?
Я повернулся. Игорь, ухмыляясь, глядел на меня.
— Еще не знаю, — признался я. Переступил, и кроссовки радостно пискнули: «Мы много дорог повидали на свете».
Нагнувшись, я наконец-то отключил звук.
— А я думал, ты все-таки зайдешь, — сказал Игорь. Искренне сказал.
— Слушай, ты тоже из тех, кто меня пасет? — спросил я в лоб.
— Ты так решил? — Игорь усмехнулся. — Если уж меня, с моими слабенькими способностями эмпата, год доставали, то такого, как ты, будут всю жизнь напрягать. Нет, Мишка. Я сам по себе. Я и эти игры не играю.
Он не врал. Хорошо, что я умею это видеть.
— За мной следят, Игорь, — зачем-то пожаловался я. — Мне сегодня дали понять: либо я делаю то, что нужно обществу, либо стану никому на фиг не нужным!
— Конечно, — чуть удивленно сказал Игорь. — А ты что думал? Так всегда было. Только если первобытный человек не хотел гоняться за мамонтами, хотя это у него получалось, товарищи могли его и съесть. Сейчас просто выкидывают на обочину.
— А свобода? — спросил я. Как будто Игорь в чем-то был виноват.
— А она у тебя есть, — он снова усмехнулся. — Ты же ее получил в полной мере. Не нравится запах?
— Нет.
— Так извини. Другого не бывает.
Я посмотрел на бланк письма. Взял световое перо и быстро начертил на экране:
Больше писем не будет.
И щелкнул по кнопке, отправляя свое последнее письмо родителям.
— Ты что, уезжаешь? — спросил Игорь. — Если да, то можем поехать вместе. Куда-нибудь на юг, ага? Там тепло. А на пальмах синтетические бананы не растут.
— Ты такой легкий на подъем?
— Да я еще легче, чем ты думаешь, — засмеялся Игорь.
— Это ведь все равно проигрыш, — сказал я.
— Ну да, — легко согласился он. — А у тебя два выбора. Либо проигрываешь и ты, и наше сытое общество. Либо выигрывает общество… ну и ты тоже.
К перрону медленно подкатил монор. В вагончик вошло несколько человек.
— Так едем или остаемся? — нетерпеливо спросил Игорь. — Не люблю долго раздумывать!
— Если дойду, то поехали, — сказал я. — Синий!
И прыгнул на узкую синию полоску цветного бетона.
— Ну сколько тебе объяснять? — Игорь поморщился. — Не дойдешь. Никак. Так уж придумано!
— Верю, — согласился я. — Только знаешь, я все равно буду пробовать. Всю жизнь…
Кир Булычёв
Будущее начинается сегодня
Я знал одного мудреца, который даже зажимал нос, как только приходилось поднимать завесу будущего.
Сергей Сергеевич был жестоко простужен, и, наверное, поэтому все выборное действо проходило перед его взором в некотором тумане. Он мечтал об одном: чтобы этот день наконец завершился, и неважно, кто победит. Он пытался даже отпроситься после обеда, но председатель избиркома сказал: «Ты с ума сошел! Сейчас с огородов народ хлынет».
И тут же вылезла Митрофанова, заявившая, что необходимо доставить урну пенсионерке Самохваловой на Лесистую 20, потому что у нее (пенсионерки) отнялись ноги, но она желает выполнить свой гражданский долг.
И вот тогда Сергей Сергеевич взбунтовался. И поставил условие: он пойдет с урной, но требует сопровождающее лицо, которое эту урну вернет на участок. А сам он отправится домой, болеть.
После небольшого спора Сергей Сергеевич отстоял свое право умереть в домашних условиях. Они пошли вдвоем с Мишенькой из техникума, а за ними увязался наблюдатель от национально-патриотической партии, Ким Корай, приехавший в Веревкин с юга, а потому обозленный на всех кавказцев и прочих лиц темноволосых национальностей.
Идти было недалеко, одну автобусную остановку, но пешком. Мишенька, невысокий увалень с проводом в ухе, с помощью которого он наслаждался тяжелым роком, нес урну, прижав к груди. Сергей Сергеевич брел за ним, а маленький, высушенный жизненными неладами и нелюбовью Ким Корай старался идти рядом и все сбивался на рысь.
— Мы наладим нормальную жизнь, — говорил он. — Потому что имеем концепцию очищения национальной идеи. Барбудов прошел Афган и Чечен, всюду налаживал. Хватит нам расхлябанности. Понастроили коттеджей из гранита на вольных просторах, а мы задыхаемся в коммуналках.
Он и еще что-то говорил, но Сергей Сергеевич слушал плохо.
Ким Корай жил в собственном, изобретенном им с помощью еженедельника нацпатриотов «Налево!», приятном и тревожном мире. Там он сводил счеты с врагами, изгонял чужаков, наводил порядок и твердое распределение.
Мишенька был аполитичным молодым человеком, он хотел торговать кассетами, но оказался слишком ленив, и кассетами торговали другие, которых Ким Корай не любил.
Ким Корай сказал, что пошел с ними потому, что от каждого голоса может зависеть будущее.
Сергей Сергеевич не верил в это и, как человек пожилой, был убежден, что будущее идет своим ходом и не зависит от отдельных голосов.
Пенсионерка Самохвалова долго не отзывалась. У Сергея Сергеевича кружилась голова, ноги стали ватными. Наконец она открыла дверь. Самохвалова была разочарована приходом людей с урной, потому что, призналась, уже начала писать жалобу на игнорирование прав пенсионеров.
В нарушение всех правил Ким Корай принялся говорить ей о том, что пора гнать цветных и наводить порядок. Старуха сказала: «Я думала, что евреи уже уехали». «Не только в евреях наши проблемы, — ответил Корай, — хотя и в сионистах, конечно». Бабуся велела всем выйти в коридор. Сергей Сергеевич боялся, что потеряет сознание и не дождется, когда пенсионерка наконец заполнит бюллетень.
Потом они вышли на улицу, и Сергей Сергеевич сказал Мишеньке:
— Урну никому не отдавать!
— Не нужна мне ваша урна, — обиделся Корай.
Он стоял перед портретом Барбудова. Барбудов был в черном мундире без знаков различия, он протягивал руку вперед, за его спиной колосилась нива, а над головой было начертано: «Путь к изобилию!»
Сергей Сергеевич пошел домой. На площади репродуктор выплескивал песни шестидесятых годов, люди ходили умытые и одетые на полпути к празднику — так одеваются в гости к свекрови.
Дома Сергей Сергеевич согрел себе чаю.
Потом надел шлепанцы.
Избирательная кампания была сложной и бурной, старый городской голова Пичугин — или, по-современному, мэр — нажимал на то, что сделано. Хотел идти по старому пути. Область обещала немедленно осыпать город благодеяниями, если Пичугин возьмет верх над Барбудовым. Но Пичугин уже обеспечил детей и родственников, и все шло к тому, что Барбудов, хоть чужой и даже пугающий обывателя, может взять верх.
Сергей Сергеевич напился горячего чаю, заставил себя лечь и закрыть глаза. Кровать как будто покачивалась на волнах.
В глаз Сергею Сергеевичу ударил яркий луч света. Было позднее утро.
Свет был странным, как будто кварцевым и даже сопровождался запахом близко пронесшейся молнии.
Сергей Сергеевич старался понять, что же его разбудило.
Ага, звонок в дверь.
Он поднялся, откинул плед. Он всегда спал на диване, и не потому, что числился в старых холостяках — такова была генетика потомка мелкопоместных дворян, для которых диван был мужским ложем, а кровать — женским и любовным.
Сергей Сергеевич открыл дверь.
Там стояла Зинаида из ЖЭКа.
Она была бледна и даже напугана.
— Вальков? — формально спросила она и протянула Сергею Сергеевичу ведомость. Ткнула пальцем в графу, где расписаться. Потом молча сунула ему книжку оплаты коммунальных услуг.
Дверь закрылась. Сергей Сергеевич раскрыл книжечку. Первая же страница грозила: «Запрещается передавать в чужие руки. Действительно только при предъявлении удостоверения № 2».
Вторая страничка была разграфлена на квадратики, и каждый обещал: «Сахар — 500 г». Следующая страничка была посвящена маслу, только нормы оказались поменьше: «Масло — 200 г».