Под сиквелами будем понимать продолжения (прямые или косвенные) удачных текстов, некогда созданных автором и завоевавших признание. Это опасный жанр, так как не вполне удачным продолжением нетрудно перечеркнуть уже проделанную работу. Но если писатель уверен в себе, он может рискнуть пойти не вглубь, а вширь, создавая качественные зависимые тексты, обреченные на популярность. При этом можно даже вставлять в произведение новые мысли, поскольку в данном случае «входное информационное сопротивление» читателя заведомо снижено. То есть, рисуя сиквелы, можно зарабатывать, доставлять удовольствие читателю и прибыль издателю, можно даже ставить перед собой сверхзадачу учительства. Нельзя только идти вперед в своем творчестве. Сиквел — всегда повторение пройденного, а не сотворение нового. Подчеркну, публика активно требует таких продолжений. В результате на писателя оказывают давление, едва ли преодолимое. И М.Успенский, например, создает второй и третий тома приключений Жихаря. И «Время Оно», и тем более «Кого за смертью посылать» — прекрасные книги, грустные и смешные, умные и интересные. Но ни одна из них не содержит ничего принципиально нового по сравнению с первоначальной версией («Там, где нас нет»). И волей-неволей встает вопрос, какой Книги М.Успенского мы лишились, получив взамен эти продолжения.
Если бы А. и Б.Стругацкие поддались давлению, мы имели бы сейчас десять — пятнадцать интереснейших версий новых приключений Алексея Быкова, Леонида Горбовского и Максима Каммерера. Ценой «03», «Поиска предназначения», «Града обреченного». Совершенно нетрадиционную систему сиквелов создал А.Лазарчук, видимо, некогда поставивший перед собой задачу переписать «Солдат Вавилона» так, чтобы читатель наконец расшифровал скрытые смыслы. Так появляются последовательно «Транквиллиум», «Посмотри в глаза чудовищ» (совместно с М.Успенским), «Кесаревна Отрада». Каждая из этих книг стала литературным событием. Ни одна из них не может быть названа в явной форме «продолжением» — что с того, что используются те же структурообразующие идеи, если идей в «Опоздавших к лету» хватает на сотню обычных книг? Нельзя же требовать от человека, и без того ушедшего в отрыв от «главных сил» цивилизации, чтобы каждая его новая работа была откровением. Или все-таки можно?
Следует сказать о писателях, творчество которых является, по моему мнению, наиболее характерным примером современного литературного процесса.
Более всех новому экономическому стандарту в 52 авторских листа хорошей прозы в год соответствуют, по моему мнению, С.Лукьяненко, Г.Л.Олди и Н.Перумов. Каждый из них занял свою экологическую нишу, достигнув в своем деле совершенства.
Композитная личность Г.Л.Олди прежде всего умна, эрудирована и иронична. И невероятно работоспособна. Написать роман за полгода может почти каждый, но еще и изучить за эти полгода культуру, историю, мифологию, например, Индии… Это и называется серьезным отношением к своему творчеству и уважением к читателю. Нет, Олди не будет годами оттачивать очередной шедевр. Но продукт, который он предложит для продажи, будет качественным. И все-таки лучшим Текстом этого автора осталась старая короткая повесть «Витражи патриарха».
Н.Перумов, дебютировавший едва ли не классическим Толкин-клоном «Кольцо тьмы», перечисление недостатков которого было бы непосильным бременем для журнальных страниц, неожиданно для многих вырос за последние годы в писателя, по крайней мере незаурядного. (Есть что-то общее у авторов, пришедших в литературу из серьезной науки. Эволюция И.Ефремова, в более позднее время — А.Столярова, В.Рыбакова, С.Логинова, ныне — Н.Перумова, по-моему, доказывает, что «алгоритм творчества» все-таки существует, он может быть найден людьми с естественно-научным мышлением и превращен ими в «личную технологию».) Н.Перумов по-прежнему много и с удовольствием занимается клонированием «фэнтези» (иногда — в соавторстве), но теперь он работает также и в нарождающемся (но уже популярном) жанре техноромантизма. Думается, на этом пути его ждет еще больший читательский успех, поскольку — сознательно или неосознанно — Н.Перумов применяет здесь беспроигрышный прием: использование отлично разработанной «фэнтезийной» эстетики в нефэнтезийном мире. Правда, этическое содержание возникающих текстов вызывает у меня серьезное беспокойство, причем речь идет не о писательской, а о мирообразующей этике. Но это — уже совсем другая История…
Если кто-то и символизирует современную российскую фантастику, как некую целостность, так это несомненно С.Лукьяненко. В восьмидесятых годах он написал несколько вполне ученических, но добротных вещей («Атомный сон», «Пристань желтых кораблей»), а потом изваял настоящий шедевр «Рыцари сорока островов», короткую «детскую» повесть, сразу создавшую ее автору литературное имя. Потом были многие и многие книги, неизменно популярные, «успешные». Все более и более холодные. Это проявилось даже в названиях: «Холодные берега», «Звезды — холодные игрушки». В полном соответствии с «принципом комфортности» из текстов ушла истинная новизна, но остался ее протез, так что можно до остервенения спорить в компьютерной Сети о подлинной этике Наставников или о сущности виртуальной свободы.
…Иногда очень хочется узнать, какие книги написал зрелый С.Лукьяненко в том отражении, в котором литературный мир не захлестнул сначала «кризис индустриализации», а потом волна «перепотребления»…
Старую Империю не вернуть. Не знаю, к счастью ли, к сожалению ли. Во всяком случае, всякая попытка сотворить это чудо приведет к такому взрыву социальной энтропии, который можно и не пережить. Так что, остается отнестись к нынешнему состоянию российской фантастики, как к данности, расслабиться и получать удовольствие.
Хотелось бы лишь развеять напоследок одно почти всеобщее заблуждение: что именно это термодинамически устойчивое состояние (а не исступленная погоня за текстами, символами и смыслами, характерная для канувшей в лету эпохи) есть общемировая норма, что именно так обстоят и всегда обстояли дела в цивилизованных странах, к которым наша Россия раньше не принадлежала, а теперь вот принадлежит.
Запад и прежде всего Соединенные Штаты Америки нередко используют поверженных противников для проведения масштабных социальных экспериментов. Так было с Германией 1918 г., которой навязали модель «абсолютной демократии». С Японией 1945 г., на которой испытывался механизм «культурной конкисты». На России 1993 года поставлен опыт для изучения отдаленных последствий тотальной деидеологизации. Было доказано, что в этом случае единственной общепризнанной социальной ценностью становятся деньги. Формируется и культивируется убеждение, что на них по тому или иному курсу можно обменять все. Многим это убеждение стоило личного счастья, а кое-кому и жизни.
В действительности деньги являются лишь превращенной и обезличенной формой информации, подобно тому, как теплота служит превращенной и обезличенной формой энергии. Аналогия эта достаточно глубока: во всяком случае полностью работает некий аналог второго начала термодинамики. Можно перевести в деньги любую сущность, в том числе и инновацию. Обратный же процесс невозможен. Другими словами нельзя превратить деньги только в процесс познания или его результаты. Часть средств обязательно пойдет на производство заведомо бесполезной работы. То есть творчество — процесс создания новых сущностей — может быть продано, но оно не может быть куплено. Сюртуки устойчиво и обратимо обмениваются на топоры и плуги, но не на изобретение топора и не на идею плуга. За миллион долларов (начала века) можно было купить несколько «Титаников», но не систему КОСПАС и не место в шлюпке.
Трагедия России в том и состоит, что за прошедшие годы огромные социальные и информационные ценности были бездумно и необратимо конвертированы в деньги.
Ментального поля, построенного на всеобщем признании абсолютности власти денег, не существовало никогда и нигде, кроме, разве что, сочинений фантастов-«молодогвардейцев», описывающих загнивающий мир Капитала. В том и состоит ирония, что Россия осталась насквозь «литературной» страной. Страной, которая успешно построила «книжный социализм» по рецептам утопий двадцатых годов и не менее удачно возвела «книжный капитализм» по памфлетам шестидесятых. Поскольку в основании этого выдуманного общественного строя лежат фельетоны, написанные по большей части людьми без чести, совести и всяких следов литературного таланта, российский капитализм нелеп, смешон и во всяком случае — нестабилен. Нет, в самом деле, раз в стране существует традиция превращать художественные тексты в ролевую игру общегосударственного масштаба, почему нельзя по крайней мере выбрать для упражнений по визуализации хорошую книгу?