И он развернул коня.
Ульрор прикусил губу.
Линия укреплений приближалась. Зуд между лопатками Зигабена унялся. Будь он осажденным, а не осаждающим, любой вражеский командир, показавшийся в виду стен, не ушел бы живым. Халогайское понятие чести всегда казалось ему исключительно наивным.
Но зато, когда разложение касалось северян, оно поглощало их без остатка. Видессианскому генералу они напоминали людей, не переболевших детскими хворями во младенчестве — взрослых такие болезни обычно убивали. Его собственные войска, не обремененные излишней отвагой или честью, все же не опустились бы до того, что мог позволить себе халогай, отбросивший законы своего племени.
Не время для раздумий, укорил он себя. Трубачи и флейтисты ждут сигнала. Зигабен кивнул и под звуки боевой песни крикнул:
— Укрепления — вперед!
Половина видессиан подхватила колья и ветки, составлявшие ограду вокруг замка Сотеваг, и двинулась к стенам. Остальные — те, что получше обходились с луком — шли за ними, натянув тетиву.
Халогаи открыли стрельбу в надежде сдержать наступление. Хотя расстояние еще было велико и заграждение давало кое-какую защиту, в рядах начали появляться бреши. Убитые оставались лежать; раненых оттаскивали в тыл на попечение жрецов-целителей.
Зигабен вполголоса отдал приказ, и трубачи отозвались сигналом. Солдаты остановились и принялись заново устанавливать заграждение.
— Залп! — скомандовал генерал. — И чтоб отныне они носа не могли высунуть над парапетом!
Слитный звон сотен луков — единственная приятная нота в какофонии войны. На Сотеваг посыпались стрелы. Халогаи кинулись в укрытия. Вопли ярости и боли свидетельствовали, что спрятаться успели не все.
Один за другим северяне поднимались на ноги, кто — отважно, во весь рост, кто — осторожно выглядывая из-за парапета.
— Залп! — крикнул генерал, когда противник достаточно осмелел.
Халогаи снова пропали.
— Теперь — только опытные лучники, — приказал Зигабен. — Если видите хорошую мишень — стреляйте. Только стрел зря не тратить.
Он ожидал, что осажденные начнут яростно отстреливаться, но ошибся. Ответный огонь велся столь же спокойно и прицельно, отчего Зигабену хотелось скрежетать зубами. Слишком многому научился Ульрор, сражаясь с видессианами. Большинству его соотечественников в голову бы не пришло беречь стрелы на черный день.
Видесский генерал в неохотном восхищении покачал головой и вздохнул. Ему было безумно жаль, что такого человека ему придется убить. Народ, соединивший безудержную энергию халогаев с видесской хитростью, пойдет далеко. К сожалению, Зигабен знал, куда такой народ направит свои стопы в первую очередь — брать приступом город Видесс, столицу империи, потому что на меньшее он не согласится. А потому генерал империи должен исполнить свой долг и добиться, чтобы подобное никогда не случилось.
Он взмахнул рукой, и к нему подбежал адъютант.
— Господин?
— Собери плотников. Пришло время готовить осадные машины.
— Я начинаю ненавидеть звук пилы, — пробормотал Ульрор.
Видесские мастера работали в доброй четверти мили от крепости, так, чтобы никакое оружие со стен не могло их достать, но было их так много, и столько дерева они переводили на свои игрушки, что шум множества пил, молотков, топоров и рубил стоял над Сотевагом постоянно.
— А я — нет, — буркнул в ответ Флоси Волчья Шкура.
— Почему? — Ульрор удивленно глянул на товарища.
— Когда грохот стихнет, машины будут закончены.
— М-да. — Ульрор, как положено доброму воину севера перед лицом опасности, выдавил из себя смешок, но даже самому военачальнику смех показался мрачным. Он раздраженно мотнул головой — коса его взметнулась, словно хвост коня. — Клянусь богами, я бы собственный уд укоротил на два пальца, чтобы отыскать способ ударить по их проклятым машинам.
— Сделать вылазку? — Глаза Флоси зажглись нетерпением, а рука сама легла на рукоять меча.
— Нет, — неохотно ответил Ульрор. — Смотри, как смело работают эти плотники. А теперь глянь, вон укрытия по флангам. Зигабен хочет выманить нас на открытое место и там перебить. Такой легкой победы я ему дарить не стану.
Флоси фыркнул.
— Такие трюки не делают чести.
— Верно. Но победу они приносят.
Ульрор потерял в засадах слишком много бойцов, чтобы сомневаться в этом. Такая тактика соответствовала принципам видесского военного дела — победа с наименьшими потерями. Чтобы одолеть имперцев, приходилось действовать по их правилам, сколь бы это ни противоречило натуре военачальника.
Флоси, однако, не мог оставить мысли о вылазке.
— А что если порушить их машины колдовством?
Такая мысль Ульрору в голову не приходила. Боевая магия никогда не приносила успеха — в горячке сражения людская кровь вскипала, разрушая силу любых чар. Только самые могущественные чародеи могли сыграть в войне иную роль, нежели роль целителей или прорицателей. А единственный халогай в отряде Ульрора, знакомый с магией не понаслышке, Колскегг Творог, славился больше пьянством, нежели волшебством.
Когда Ульрор напомнил об этом товарищу, Флоси только фыркнул с отвращением.
— А что нам мешает попытаться? Если ты оставил мысли о битве, прыгни уж сразу со стены и покончи с этим.
— Я не намерен сдаваться! — прорычал Ульрор, махнув рукой в сторону двора, где его бойцы рубили бревна и наполняли землей бочки для баррикад на случай, если стены рухнут.
— Оборона, — презрительно буркнул Флоси.
Ульрор открыл было рот, чтобы огрызнуться, но злые слова не слетели с языка. Ему ли винить Флоси в том, что тот хочет нанести удар видессианам, когда и сам вождь мечтает о том же? И кто знает, быть может, Колскегг сумеет застать имперцев врасплох. Ульрор двинулся искать колдуна. Флоси одобрительно кивнул ему вслед.
Прежде Колскегг Творог был мужчиной видным, несмотря на оспины. До осады Сотевага он, как и Ульрор, был толст. Ныне его брюхо висело дряблыми складками, точно проколотый пузырь. А когда опустели пивные бочонки в погребах, лопнул и его боевой дух. Утолять жажду колодезной водой было для него хуже смерти.
Когда Ульрор объяснил свою мысль, колдун шарахнулся от него, словно от чумного.
— Да ты ума лишился! — завопил он. — Сотая доля таких чар выжгла бы мне мозги!
— Невелика потеря! — гаркнул Ульрор. — Как у тебя язык поворачивается называть себя колдуном! На что ты вообще годен?
— В прорицании я мастер не из последних. — Колскегг подозрительно покосился на вождя, как. бы раздумывая, много ли горя принесет ему это признание.
— Вот и прекрасно! — воскликнул вождь, хлопнув Колскегга по плечу. Колдун просиял, но тут же приуныл, когда Ульрор продолжил: — Открой мне способ, как ускользнуть из когтей Зигабена.
— Но мое ремесло — тиромантия, — взмолился Колскегг, — сиречь прорицание будущего по скисающему молоку. Где я его возьму?
— Одна из двух наших ослиц вчера дала приплод. Осленок, само собой, пошел в котел, а мать его пока таскает землю и доски. Вдруг у нее молоко еще не пересохло.
— Ослиное молоко? — Колскегг поджал губы. Даже у распоследних колдунов есть своя гордость.
— А ты лучшего и не заслужил, — грубо рявкнул Ульрор. Потеряв терпение, он схватил колдуна за рукав и поволок во двор, где тащила бревно упомянутая ослица. Ребра ее просвечивали сквозь плешивую шкуру; животина явно была при последнем издыхании. Когда Колскегг выжал из нее последние струйки молока в миску, ослица тоскливо взревела.
— Зарезать, — приказал Ульрор. Если промедлить еще пару дней, на костях вовсе не останется мяса.
Понюхав и попробовав молоко, Колскегг приободрился. Он отвел Ульрора к своему соломенному тюфяку, куда бросил дорожный мешок. Порывшись, извлек оттуда пакетик белого порошка.
— Сычуг, — пояснил он. — Сушеный рубец молодых телят.
— Ты за дело берись, — посоветовал Ульрор, подавляя отвращение.