Набивной пуфик, на котором я сидела, был развернут к окну. За моей спиной — я услышала это — возле книжных полок открылась дверь.
Джонс и Гудрич идет в атаку…
Я оглянулась. Великий Питер Фэнси совершал свой выход на сцену.
Мама когда-то говорила мне, что отец принадлежал к тому типу актеров, в которых просто невозможно не влюбиться. Он пользовался огромным успехом в ролях Стенли Ковальски в «Трамвае…», Ская Мастерсона в «Парнях и куколках» и виконта де Вальмона в «Опасных связях». Годы успели источить его красоту, однако не сумели полностью справиться с ней: издали он по-прежнему был хорош. Коротко стриженные волосы сохранились, только голова стала седой. Прекрасные скулы остались на месте, и подбородок был таким же точеным, как в день первой пробы. Серые глаза смотрели куда-то вдаль — с легкой задумчивостью, — словно внимание их всецело поглощала, скажем, война Алой и Белой Розы.
— Джен, — спросил он, — что здесь творится?
Голос отца сохранил прежнюю мощь и без всякого микрофона добрался бы до любого закоулка второго яруса. На миг мне показалось, что он обращается ко мне.
— У нас гости, папуля, — сказал анд писклявым голоском четырехлетней девочки, полностью заставшим меня врасплох. — Это леди.
— Я прекрасно вижу, что леди, моя милая, — вытащив руку из кармана джинсов, он прикоснулся к пульту на поясе, и экзоноги чопорной поступью перенесли его через комнату. Он представился: — Питер Фэнси.
— Это миссис из Строберри-Филдс, — выглянув из-за отца, анд метнул в меня взгляд, полностью определивший условия моего дальнейшего пребывания здесь: если я разрушу иллюзию, меня выставят.
— Она зашла проверить, все ли в порядке у нас дома.
Я поднялась с пуфика, и отец наделил меня игривой улыбкой, из тех, что были превосходно мне знакомы.
— А как у этой миссис насчет имени? — Должно быть, он только что побрился: когда отец подошел ближе, я заметила парочку свежих царапин. Возле уха остался клочок седой щетины.
— Ее зовут миссис Джонсон, — объяснил анд. Фамилия моего бывшего мужа, но я никогда не становилась Дженифер Джонсон.
— Вот что, миссис Джонсон, — сказал он, зацепив карманы брюк большими пальцами. — В нашем туалете идет ржавая вода.
— Я… э… постараюсь, чтобы это исправили. — Я уже не знала, что говорить дальше, когда меня вдруг осенило. — На самом деле я пришла совсем по другому поводу.
Андроид заметно напрягся.
— Не знаю, видали вы когда-нибудь наш местный бюллетень «Вчера»… Дело в том, что я переговорила с вашей соседкой, миссис Чизли, и она рассказала мне, что раньше вы были актером. Нельзя ли получить у вас интервью? Несколько вопросов, если у вас найдется время. Я подумала, что вашим соседям…
— Был?! — переспросил он, сразу подтянувшись. — Когда-то?.. Мадам, я остаюсь актером и всегда буду им.
— Мой папочка — знаменитость, — вставил анд.
Меня чуть не перекосило: именно так я и говорила когда-то. Отец прищурился:
— Так как, вы сказали, вас зовут?
— Джонсон, — ответила я, — Джейн Джонсон.
— Значит, вы репортер? Скажите, а вы точно не критик?
— Не имею к этой братии ни малейшего отношения.
Отец казался довольным.
— Питер Фэнси, — он протянул руку. Покрытая пятнами костлявая старческая ладонь трепетала, как отражение в озере. Те чары — или искусство хирурга, — что сохранили лицо моего отца, явно не распространяли своего действия на его руки. Их дряхлость настолько смутила меня, что, задержав в своей руке холодную ладонь, я три или четыре раза пожала ее. Кожа была суха, как листы мертвых книг. Он махнул в сторону пуфа.
— Присаживайтесь, — попросил он. — Располагайтесь.
Когда я устроилась, он прикоснулся к пульту и подошел к разрисованному окну.
— Барбара Чизли — сломленная старая женщина. И я не стал бы обедать с ней ни при каких обстоятельствах.
Сказав это, он принялся разглядывать улицу.
— Да, папочка, — вякнул анд.
— По-моему, она голосовала за Клинтона, так что теперь нечего жаловаться. — Очевидно, удовлетворившись тем, что подслушивающих соседей вблизи не оказалось, он прислонился к подоконнику, обратившись ко мне лицом.
— Миссис Томпсон, сегодняшний день может оказаться удачным для нас обоих. Я хочу сделать заявление. — Он сделал эффектную паузу. — Я подумываю о роли Лира!
Анд опустился на один из небольших стульчиков.
— О, папочка, это великолепно!
— Единственная роль из большой четверки, которую я не сыграл. В 99-ом мы должны были сниматься в Стратфорде, штат Онтарио; Корделию предстояло играть Полли Мэтьюз. Вот это была актриса, умела растрогать даже камень. Но тут у моей жены Ханны настала очередная плохая пора, и мне пришлось взять на себя Джен. И мы вдвоем засели в домике моей матери, на Мысе; весь сезон я утюжил пляж. А когда Ханна вышла из клиники, она решила, что больше не хочет жить с безработным актером. Тогда-то и мне пришлось затянуть ремень. Впрочем, наверное, это к лучшему. Мне было тогда только сорок восемь. Для Гамлета слишком стар, а для Лира слишком молод. Как вы знаете, моего Гамлета приняли отлично. Ребята с Пи-Би-Эс уже делали заходы относительно записи, но тут Би-Би-Си р'ешила выпустить шекспировский сериал этого доктора… как там его звали?.. Ах да, Джонатан Миллер. И поэтому вместо Питера Фэнси мы получили Дерека Якоби, не придумавшего ничего лучшего, чем кататься по сцене, с пеной у рта выкашливая строчки, словно взбесившийся енот! Можно подумать, он увидел инопланетянина, а не призрак собственного отца… Вот вам и еще одна упущенная возможность, хотя, конечно, я был тогда слишком молод. Опыт — важная штука, правда? Поэтому мне еще нужно сыграть Лира. Неоконченная работа… Мое возвращение…
Он поклонился, потом торжественно повернулся, так что я увидела его профиль в рамке окна.
— Где был я раньше? Где я нахожусь? Что это, солнце? — он поднял трясущуюся руку и заморгал, не узнавая ее. — Что ответить? Моя ль это рука? Не поручусь.
Внезапно анд вскочил на ноги.
— О, сэр, взгляните на меня, — прозвучал ее детский голосок. — Благословите.
— Не смейся надо мной, — отец мой креп на глазах в потоке утреннего света. — Я старый дурень восьмидесяти с лишним лет. Боюсь, я не в своем уме. [8]
Он украдкой бросил взгляд в мою сторону, проверяя реакцию на импровизированное представление. Строгий взгляд остановил бы его, неосторожное слово могло раздавить. Возможно, мне стоило заговорить, но я боялась, что он вновь заведет речь о маме, открывая мне то, чего я знать не хочу. И я смотрела на него, прикованная к месту.
— Признаться, я начинаю что-то понимать… — он на мгновение опустил руку на голову анда, — и кажется, я знаю, кто вы оба.
Отец прикоснулся к пульту, экзоноги понесли его через комнату ко мне. Приближаясь, он словно бы сбрасывал с себя лишние годы.
— Поймите, я не знаю, где я, своей одежды я не узнаю, где я сегодня ночевал, не помню. Пожалуйста, не смейтесь надо мной! Поспорить с вами я готов, что это — дитя мое. Корделия.
Он глядел прямо на меня, пронзая деланное безразличие к ране, которую я носила в себе все эти годы, ране, так и не зарубцевавшейся с тех пор. Тоненький и грустный голосок в душе моей пищал: «Ты оставил меня и получил по заслугам». Я почти дрожала.
Анд воскликнул:
— Это я! Я!
Она отвлекла его. И смятение сразу же лишило его сил.
— Что это, слезы на твоих щеках? Да, это слезы. Не плачь. Дай яду мне. Я отравлюсь. Я знаю, ты меня не любишь.
Отец умолк, морща лоб.
— Там еще что-то о сестрах, — пробормотал он.
— Да, — напомнил анд. — Сестры твои меня терзали без вины.
— Нечего скармливать мне затертые строчки! — завопил он. — Черт побери, все-таки я Питер Фэнси!
Когда она утихомирила его, мы сели за ленч. Она позволила ему сделать сэндвичи с арахисовым маслом и бананами, а сама разогрела кэмпбелловский суп с томатом и рисом, который подала в старомодной кастрюльке. Сэндвичи вышли нескладными; отец никогда не умел их делать. Девчонка попыталась уговорить его рассказать мне о лилейнике, так красиво расцветшем позади дома, в саду, или о старом Бостонском парке, или о том завтраке у Буша, пригласившего их с мамой. Она попыталась выяснить, что он предпочтет на ужин — блюда, заказанные по ТВ или мясной пирог в формочке. Однако отец не поддался ни на одну из ее уловок. Но съел только половину тарелки супа.