Дмитрия передернуло от такого непотребного поведения художника, к которому он уже успел проникнуться симпатией. Но что-то подсказало ему, что Ладжози лицемерит. Что своим нарочитым цинизмом он лишь усыпляет бдительность Перуцци. И еще Дмитрию показалось, что незримая ниточка, связывающая его и художника, стала как будто прочнее и ощутимее…
А тот тем временем окунул кисть в рану уже лежащего на полу вельможи и ловкими движениями принялся смешивать краски на палитре. Он сделал мазок на холсте, а затем искоса глянул на лиловоголовых монахов, словно ему очень нужно было, чтобы они поскорее покинули его. Но те, скрестив на груди руки, бесстрастно взирали на его работу.
Ладжози вздохнул, нанес еще один штрих и вдруг остановился. Он медленно оглянулся вокруг, словно что-то искал. Взгляд его блуждал, пока не встретился со взглядом Дмитрия. «Какие усталые, мудрые… и хитрые глаза, — подумал Дмитрий. — Кажется, они могут видеть через стены и через годы… — И внезапно понял: — Да он действительно меня видит!»
Ладжози еле заметно махнул ему рукой и произнес загадочно-бессмысленную фразу:
— Для кого-то минует трехлетие, а для кого-то — всего-навсего декада… — и перевел взгляд на полотно.
Дмитрий хотел крикнуть, позвать художника, но, как он ни старался, у него ничего не получалось…
— Что с тобой, Митя?! — Дмитрий открыл глаза и обнаружил, что Аннушка тормошит его за плечо. — Тебе опять приснился кошмар?
— Да… То есть нет. — Дмитрий понял, что от нынешнего сна не сохранилось в его душе того неприятного осадка, который оставляли два предыдущих. — Я что, кричал?
— Да. Ужасно. Перепугал меня насмерть. А что тебе снилось?
— Мне снилось… — Тут Дмитрий почти физически почувствовал, как содержание только что виденного сна ускользает в пучины его подсознания… — Э-э-э… Мне снилась гордыня! — вспомнил он.
— Какой ты впечатлительный, — улыбнулась Аннушка и откинулась на подушку. — Больше никогда не буду спорить с тобой перед сном.
— Да-да, не спорь, милая, — сказал он, обнимая ее. — Тем более, что всегда права только ты, а я не признаю этого только из упрямства. Я пойду сегодня в ОГПУ и сделаю все так, как ты сказала. — Он и сам не понимал, откуда пришло к нему это решение, однако твердо знал: он должен так поступить. Хотя бы для того, чтобы помочь Николаю Андреевичу.
На этот раз у него не было повестки, и, назвав свою фамилию дежурному, он минут пятнадцать прождал, пока его пропустят. Ему вдруг подумалось, что он напоминает сейчас мотылька, упорно стремящегося к погибели в огоньке свечи. Метафора банальная, но отвратительно точная.
Наконец ему позволили выйти из проходной в вестибюль, и на подкашивающихся от волнения ногах он двинулся вверх по лестнице. «Какая низость!» — ругал он себя за это малодушие. Постучал в дверь уже знакомого кабинета.
— Да?! — отозвались изнутри.
Дмитрий вошел и с удивлением обнаружил, что на этот раз за столом сидит совсем другой, смуглый и чернобровый, человек. Прежней была только форма комиссара.
— Простите, где?.. Э-э… — Дмитрий судорожно попытался припомнить фамилию, но вспомнил лишь то, что в прошлый раз он и не удосужился ее узнать.
— Переведен, — отрезал новый комиссар. — А вы, собственно, кто такой?
— Моя фамилия Полянов… — промямлил Дмитрий и беспомощно развел руками.
— А-а! — новый комиссар грозно прищурился и поднялся из кресла, потрясая в руках папкой досье. — Тот самый Полянов! Сам явился!
— Да, — оторопел Дмитрий. — Вчера я разговаривал с вашим товарищем…
— Он мне не товарищ… — комиссар с размаху хлопнул папкой о стол. — Это вам он товарищ! — сказав это, он выжидательно вперился в Дмитрия угольками глаз.
Тот, поежившись, попытался перевести разговор в нормальное русло:
— Я хотел сказать, что в Румынию я ехать готов…
— Крысы бегут с корабля! — нехорошо усмехнулся гэпэушник, снова садясь. — Не-ет, господин Полянов, этот трюк у вас не пройдет! Ваш «товарищ» нам все рассказал. Раскололся, что называется. Не таких раскалывали.
Дмитрий попятился:
— Простите, я, пожалуй, пойду…
— Сидеть, контра! — рявкнул гэпэушник, и Дмитрий тут же безвольно опустился на стул.
А чернобровый принялся монотонно, но угрожающе перечислять все прегрешения Дмитрия, после каждого легонько ударяя ладонью по обложке досье:
— Итак, вы сын царского офицера, — комиссар шлепнул по папке, — вступив в преступный сговор с бессарабскими оккупантами, — шлеп, — протаскивали в массы буржуазную идеологию, — шлеп, — путем так называемой «реставрации», — шлеп…
Дмитрий сделал руками протестующий жест и попытался было что-то сказать, но не успел, суровый комиссар, неожиданно подавшись вперед, гаркнул:
— Имена?! Клички?! Адреса явок?!
Хватая ртом воздух и ненавидя себя за трусость, Дмитрий не мог произнести ни слова. Но тут внезапно распахнулась дверь, и на пороге кабинета в сопровождении солдат с винтовками возник еще один, на этот раз рыжий и краснолицый, комиссар с маузером в руке:
— Вы арестованы! — с порога просипел он.
Дмитрий, обреченно вставая, поднял руки. Но рыжий комиссар, не обращая на него ни малейшего внимания, прошел мимо, прямо к столу и склонился к сидящему за ним чернобровому:
— Сдайте оружие.
— Серега, ты чего?.. — густые брови того изумленно поползли вверх.
— А ну, не разговаривать, контра! — сиплый голос рыжего не предвещал ничего хорошего. — Давай наган. И без глупостей.
Ствол его маузера и штыки солдатских винтовок были направлены на чернобрового. Тот медленно поднялся, вынул из кобуры пистолет и положил на стол. Рыжий стремительно сдернул его оттуда и сунул себе за ремень. Затем обернулся к солдатам:
— Уведите гада!
Прежде чем выйти из-за стола, чернобровый неуверенно затянул: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»… Но, получив по зубам рукояткой пистолета, замолк. Утирая кровь с разбитых губ, подталкиваемый солдатами, он понуро поплелся к двери. А рыжий уселся в кресло и тут, наконец заметив Дмитрия, уставился на него зелеными, как ягоды крыжовника, глазами:
— По какому вопросу, товарищ? — просипел он.
— Я по поводу командировки в Румынию… — еле слышно вымолвил Дмитрий, понимая всю бессмысленность своего заявления.
— И что вам сказал этот? — рыжий сделал брезгливый жест в сторону двери.
— Не отпускает…
— Вот гад!.. — крыжовниковые глаза превратились в узкие щелочки. — Контра…
Что-то черкнув на официальном бланке, он протянул бумагу:
— Зайдите в шестой кабинет, поставьте печать. Счастливого пути, товарищ.
Больше не глядя на Дмитрия, он достал папиросу из пачки «Герцеговины флор» и принялся разбирать документы на столе. На негнущихся ногах Дмитрий вышел в коридор, нашел шестой кабинет с окошечком в двери и протянул бумагу.
Из окошечка на него глянула миловидная озорная девичья физиономия.
— Везет же людям, — сказала девушка-секретарь, принимая документ и лукаво улыбаясь Дмитрию. — По заграницам разъезжают, как по собственной коммунальной квартире. Привезете тушь для глаз, поставлю печать, не привезете, не поставлю.
— Привезу, — пробормотал он, чувствуя, что ему не поверят, что его мимолетное везение закончилось…
Но девушка, весело рассмеявшись, ударила штампом по мандату и, возвращая его вместе с разрешением на выход из здания, погрозила пальчиком с пурпурным ноготком:
— Смотрите, товарищ, не забудьте! Обманете, больше не выпущу.
Дмитрий не заметил, как промчались три дня, в течение которых он оформил все бумаги на выезд. Каких-то три дня! Он никогда не поверил бы, что такое возможно. Он знал, что время от времени разражаются скандалы, связанные с тем, что из-за невозможности быстрого выезда срывались заграничные гастроли даже у какой-нибудь русской знаменитости. А уж с простыми людьми церемонились и того меньше. Дмитрий много раз слышал истории и про то, как люди, которым нужно было ехать за рубеж, месяцами обивали пороги наркоматов и ведомств, но так и не получали визу. А если и уезжали, то куда-то совсем в другие места, да и то — на казенном транспорте. Но мандат, выписанный ему рыжим чекистом, буквально творил чудеса.